– Смотри себе под ноги. Не рассматривай их, дура.
Голос той, темноволосой, заставил опустить взгляд и теперь смотреть на носки своих потертых и счесанных туфель. Господи, как долго они меня тащили и где? Я же надела новую обувь. Вспомнила, как мы выбирали эти туфли вместе с мамой, и сердце сильно дрогнуло. Всего лишь несколько дней назад я была дома. В своей квартире, спала в своей постели, завтракала с родителями на кухне… А кажется – это было уже в другой жизни. Может, я сплю, и мне снится кошмар?
Предводитель отряда…. Видимо, это и был он, заговорил с перегонщиками. Его голос оказался очень низким, зычным и гортанным. Из-за сильного волнения я плохо понимала, что он говорит… хотя он говорил на превосходном русском языке, пусть и с сильным акцентом.
– Что забыл в моих землях, пес? Тебе разве не сказали, что это теперь моя территория?
Я видела, как дергается рука главаря и сжимаются и разжимаются пальцы. Он не просто нервничал, а казалось, сейчас наделает от страха в штаны.
– Шлюх везу. Всего лишь грязных и дешевых шалав для борделя Нагаси в Тель-Авиве. В этот раз товар дрянь. Смотреть не на что. Дай спокойно проехать, Кадир. В следующий раз в долгу не останусь.
– А ящики со взрывчаткой тоже везешь? Или в этот раз тебе и с этим обломилось?
– Какие ящики? Помилуй бог. Я никогда оружием не торговал, я мирный человек. Я баб вожу. На заработки. Все честно.
Бедуин дернул коня, и тот чуть не задел копытами ноги главаря. Я видела, как по лысому затылку перегонщика градом стекает пот и как он пятится назад.
– Ты бы имя Всевышнего своего не трепал. Где он, а где ты, человеческий мусор? Что в машине? – голос рокочет спокойно так, вкрадчиво. А мне чудится, словно это потрескивают угли перед тем, как резко вспыхнет пламя. Неужели этот придурок не чувствует, что опасность вибрирует в воздухе.
Я чуть приподняла голову и рассматривала ноги бедуина, его черные сапоги из мягкой кожи, покрытые слоем песочной пыли. Подняла взгляд еще выше на руки, сжимающие поводья. Пальцы темные, обветренные с кольцами на мизинце и безымянном. На запястье множество цветных переплетенных ниток.
– Не было у меня никогда никаких ящиков. Может, у Тамира были, а я не занимаюсь таким. Я только сучек продажных вожу.
Я все же осмелилась поднять голову и посмотреть на него целиком. Какой же он огромный, широкий в плечах, словно там, под одеждами, не тело, а груда мышц, и все они перекатываются, бугрятся под тонкой тканью и под жилетом. Лицо все еще до половины закрыто, и мне видна ровная переносица и эти глаза. Совершенно несочетаемые с очень смуглой кожей. Настолько светлые, что кажется, они вот-вот зафосфорятся, как у волка или шакала в темноте. Дикие глаза, мало похожи на человеческие. Смерть в них. Ее видно. Она ничем не прикрыта. Этот человек словно ее олицетворение. Он вдруг резко посмотрел на меня, и я от ужаса не смогла даже голову опустить.
– Их женщины на них так не смотрят… не провоцируй. Глаза в землю.
Я тут же резко уставилась в песок, потом повернулась к подруге по несчастью, она слегка дрожала и кусала губы. Бледная до синевы. Казалось, она боится далеко не наших конвоиров, а этого Кадира. Он внушает ей самый настоящий ужас. Впрочем, мне он внушал его не меньше, если не больше.
– Обыщите фургон, – крикнул на арабском, и несколько мужчин спешившись пошли в сторону машины.
– Зачем Асаду настолько убогие женщины?
– Иногда товар бывает и таким. Их отвозят в дешевые заведения. Да и какая мне разница. У меня покупают, а что с ними будет дальше, мне мало интересно.
– Аднан! В машине спрятано три каких-то ящика.
– Несите сюда.
Кадир спешился и кинул поводья одному из своих людей, потом вдруг резко схватил за затылок главаря и потянул в сторону фургона.
– Так что в мешках, пес? Давай показывай, что ты на самом деле таскаешь Асаду под видом дешевых сук.
Пока они шли к машине, точнее, Кадир вел за шею полусогнутого от боли главаря, на других наставили дула автоматов. Притом это вовсе не выглядело как устрашение, скорее, я чувствовала кожей, как эти люди пустыни хотят убить перегонщиков. Но они просто пока не получили приказа.
– Иди потихоньку в дом, давай. Здесь сейчас месиво будет. Прячься. Если выживу, найду тебя.