– Франсуа!
– Матильда!
Я узнал этот голос. В этом не могло быть никаких сомнений. Это был аббат. "Ха, ха! Господин аббат, – подумал я, – вы смелый человек, если таким образом призываете на себя месть моего хозяина; но, честное слово! несмотря на ваши пятифранковые монеты и наполеоны, он узнает про это, и тогда…" (Тут баскский пастух наполнил свою жестяную кружку вином из кувшина и, сделав большой глоток, продолжил:)
Маркиза подошла к окну, раздвинула кружевные занавески и осторожно выглянула в оранжерею. Я плотнее присел за своей вазой и остался незамеченным. Она снова задернула занавески, успокоившись, и удалилась. Между аббатом и маркизой состоялся разговор, который, как и предыдущий, неизгладимо запечатлелся в моей памяти последующими событиями.
– Наконец-то, – пробормотала маркиза.
– Наконец-то, – ответил аббат.
– Все готово?
– Каюты заказаны на "Бельгике", он выходит из Гавра завтра в восемь утра. Мы покидаем Париж в полночь. У северной двери нас будет ждать экипаж, который доставит нас до конечной станции. Оказавшись на борту, мы будем в безопасности от преследования. В Америке начнется наша новая жизнь. Нас будут звать Дюбуа.
– Вам перевели деньги?
– Да. Вот расписка; а мантия?..
– Это одеяние Мефистофеля. Это выбор нашего друга.
– Ничто не может быть более подходящим – Мефистофель перехитрил сам себя, – засмеялся аббат.
– Тебе нравится идея с лекарственным платьем?
– Восхитительно, это гениальный ход.
– За что мы должны поблагодарить Доктора. Он считал его гораздо более подходящим для этой цели, чем анестетики.
– Да, я понимаю. Простое оцепенение или бесчувственность лишили бы перемены смысла и лишили бы ваш отъезд его блеска. Это была бы история без морали.
– Я могу представить, как он лежит там на диване, бессильный в своей ярости, неспособный говорить или двигаться, но все же чувствующий все, пока мы стоим перед ним, неторопливо ведя нашу последнюю тайную беседу перед побегом. Разве это не смешно, мой друг?
– И машем ему на прощание, перед выходом.
– Я должна хотя бы раз поцеловать его, прежде чем попрощаться, – жалобно заметила маркиза.
– И оставить распоряжение его няне раздеть бедного ребенка и уложить его в постель, – засмеялся аббат.
Теперь я весь стал вниманием, но голоса были понижены, очевидно, обсуждая какие-то более конфиденциальные вопросы. Однако я услышал достаточно, чтобы убедиться, что платье, упомянутое в двух подслушанных мною разговорах, предназначалось для маркиза, поскольку я уже знал, что он решил появиться в роли Мефистофеля. Кроме того, я мог бы сделать вывод, что маркиза и аббат в сговоре, что они, очевидно, были в самых близких отношениях, и что маркиз был объектом этого заговора. Разговор вскоре возобновился в более громком ключе.
– А это твое платье, Франсуа – Мефистофель, как и у нашего друга. Когда он, по моему приглашению, в одиннадцать часов отправится сюда отдыхать, ты займешь его место в салонах. Ваш ансамбль похож, и образ будет идеальным. Кроме того, это усилит эффект нашего прощания, когда он увидит, что его место занято таким лестным заместителем, – засмеялась маркиза.
– Если… предположим… ха! ха! вы, конечно, предусмотрели и это – возможно произойдет какая-то ошибка, и платья будут перепутаны. Мысль не из приятных.
– Невозможно. Вуаля! Костюм нашего друга украшен двумя маленькими крестиками из белой ленты, один здесь, на задней части воротника, другой на левой лодыжке брюк. На твоем нет таких украшений.
– Твое предвидение восхитительно.
– Вам, как костюмеру, была выделена комната на третьем этаже. Я отнесу туда твое платье своими собственными руками. Ты появишься на этаже в одиннадцать. Если у меня будет возможность связаться с вами, наш пароль – "круа блан". Теперь иди.
– Тогда до одиннадцати. До свидания! – и названный костюмер в плаще вышел, за ним последовала маркиза, одетая для ежедневной прогулки по Булонскому лесу.
Во время последней части этого разговора мои чувства переполнились отвращением. Отвращение и ненависть заняли место любопытства. Возможно ли, спрашивал я себя, что Франция, что весь мир, может породить такие воплощения низости и злобы? Возможно ли, чтобы преступление, подобное задуманному, могло быть совершено для достижения какой-либо цели вообще? Возможно ли, что это могла быть мадам Маркиза, которую я знал столько лет, не зная ее истинной натуры, или ее натура стала ужасно и внезапно извращенной и изменилась? Я провел руками по лбу, чтобы вытереть капли пота, которые собрались на нем, как роса.