— А сколько она стоит?
— Да какие проблэмы просто вот читире тисичи пьятсот кронов да.
Елка искусственная, с лампочками и прочими наворотами, ветки в инее. Мне она дико нравится, но неизвестно, покатит ли она маме. На всякий случай смотрю более нормальный товар в углу. Исландские елки. Самая дешевая — шесть тысяч крон, — и я соглашаюсь на предложение Хосе. Прошу подержать ее у себя — «да канешно бьез проблэм», — пока я буду искать подарок для мамы. На оставшиеся деньги я покупаю книжку. «Beginners Guide to Thai Cooking»[81]. Я в свое время пробовал что-то таиландское. Не мешало бы и маме научиться готовить таиландскую еду.
Несу свою елку через центр города. Она маленькая и аккуратненькая, но какая-то несуразная. На меня оглядываются. Такое ощущение, что я — Христос и несу свой крест по Лёйгавег. Христос с искусственным крестом. Но под Рождество это как раз в тему. Типа, соучастие. Да мне ведь и лет примерно столько же, сколько ему. Хотя он со своим крестом таскался под Пасху.
Когда я прихожу, Лолла уже дома. Переехала к нам. Спит в бывшей Эльсиной комнате. Сидит в гостиной и читает «Воскресную газету». Ноги в носках — на столе, и сигарета. Я сажаю свой трофей в углу и включаю. Елка шикарная. Лолла кладет газету на живот и смотрит то на елку, то на меня. Сосет сигарету. Как будто выбирает, что лучше: я или елка. Кажется, елка ей больше по вкусу. Если ей вообще что-то по вкусу.
— Это еще что?
— Радость.
— Это ваша елка?
— Наша елка, Лолла, — отвечаю я и смотрю ей в глаза, наклоняясь вперед с ангельским выражением лица. — Ведь ты — наша семья.
— Ну, родной…
— Тебе не нравится?
— Ну, знаешь. Это как бы… Это как бы прическа. Причем неудачная.
— Прическа для рождественского ангела.
— Небось синтетика?
— Почему же синтетика? Натуральный отечественный материал. Клён.
— Где ты ее достал?
— В Колапорте. А что? Совсем, что ли, отстой? Ну, мне просто показалось… Уже все готово, самому наряжать не надо. Тебе нравится? Только честно!
— Ну, как сказать: это ты на нее деньги тратил, а не я
— Да…
Мы вместе смотрим на елку, и вдруг Лолла разражается хохотом и струями дыма. Я:
— Ну, как она тебе? Совсем дурацкая?
— Мне обычные как-то больше нравятся.
— Правда? А я как раз для тебя старался, решил подыскать что-нибудь нетрадиционное. На это Рождество.
Она посылает мне взгляд — типа: «не тронь меня, я лесбиянка» — тушит сигарету и вновь берется за газету. На первой полосе какой-то Дед Мороз. Без шапочки. Какой-то Колбасник[82]. «Отъелся за счет налогоплательщиков». Интересное Рождество будет у него дома. На столе ворованные колбасы. На Лолле джинсы. Ляжкам в них тесно. Ступни на удивление маленькие. Елка — в углу, после ее комментария она совсем сникла. Но лампочки еще горят. Как старая списанная примочка из Лас-Вегаса. Надо же, сколько у нас книг. Я не брал в руки книгу с тех пор, как бросил университет. Из-за какой-то опечатки в гороскопе я целых полсеместра учил английский. То be or not to be[83]. Я так и не врубился в эту фразу. Может, эти две укуренные зимы? То be or not to be? Лолла — «би»? Никогда в эту муру не въезжал. «Би»? Бисексуалка, может и с мужиками, и с женщинами. Такая прослойка между двумя полами. Она на днях так пошутила: «Лес Би». Да. Она когда-то с кем-то жила в гражданском браке. В смысле не однополом. Лолла — шхуна. Давным-давно она жила с каким-то старым крейсером, который ушел в плавание с алконавтами и до сих пор не вернулся. Поэтому она — консультант-нарколог. Похметолог. Значит, жила с мужиком, а потом стала лесбиянкой? От нужды? «Лес Би». Она умница. Черт ее возьми… Черт ее возьми! Хотелось бы посмотреть, как он ее возьмет. Впрочем, выглядит она совсем не как «би». Очень милая. Только волосы жидковаты и еще в бедрах видна какая-то двуполость, двухмерность. Что-то мальчишеское. Я бы дат за нее 30 000 плюс 20 000 за «би». Хотя за своих близких цену назначать трудно. Например, во сколько бы Трёст оценил маму? Как гласит футболка Рози: «To me or not to me». В этом что-то есть. За этим что-то стоит. Вот что: следующим шагом в развитии человечества будут лесбогомики и гомолесбиянки. Лесбиянки, которые хотят быть с гомиками, и гомики, которым хочется лесбиянок. Вот и лады, тогда все будет в ажуре. Лолла за своей газетой как мальчишка.
— А где мама?
— Вышла.
Мы вдруг становимся как брат и сестра. Из Лоллы получилась бы клевая сестра. Даже лучше, чем Эльса, стрейтер с большим сердцем. Эльса — медсестра, в Центральной больнице. Вот так. У меня только одна сестра, и та медицинская. Хоть ложись и помирай. И все-таки… Она нормальная. Только вот этот ее Магнус… Во: Магнус — Маг Гнус. Подходит! Гнусный тип. Рот и брюхо. А между ними что-то варится. Все, что не переварено, выходит из него наружу. Думает брюхом. У него в брюхе целая голова. Или даже две. А все же изо рта у него выходит только какой-то примитив. Наверно, то, что выходит у него, из-под низу, побогаче в плане содержания. Магнус — Маг Гнус. Отлично, В имени есть своя сермяжная правда. Постой-ка… Олёв. Лёв-о. Клёво. Да, она действительно клёвая. Трёст… Хофи… Или вот мама: Бегга — бегб. Берглинд. Брег глин… (Почему «глин», когда должно быть «глины»?) Эльса — Если. Хлин — Клин. Млин. Блин. Бьёрн — дёрн. Вот Хиллари Клин-тон (ц. 45 000) свою дочь (ц. 35 000) назвала Челси. Они оригиналы. Хотя «Бристол Ровер» было бы лучше. Бристол Ровер Клинтон. Питер Осгуд. Нет… Он был центровым в «Челси». Мелко завитой, с плешью. Смазливый товарищ. Что же с ним стало? Содержит какой-то суперский паб в Бристоле, водит «ягуар» и в обеденный перерыв шастает по бабам, — па-ра-па-ба-бам. Вот бы в интернете была такая база данных, в которой можно было бы найти всю такую информацию. Все-все. Где в эту минуту находится Саманта Фокс (ц. 600 000)? Сколько совокуплений в среднем происходит за ночь в отеле «Хилтон» в Сингапуре? Что случилось с грудями Синди Кроуфорд (ц. 2 200 000)? Какая музыка играет при лоббировании в отеле «Шератон» в Катаре? Где и когда имел место первый в истории половой акт ВИЧ-инфицированных? Такой базы нам не хватает. Живем как в каменном веке. Все несовершенно. Где живет Мария Шнайдер (ц. 2 000 000)? Сколько баб было у Аль Пачино? Эй! Фильм! Про фильм-то я и забыл! Он у меня, наверно, перестоял. Бедный Пачино. Завис на экране, слепой, и все такое… Я встал и уже завернул за угол гостиной, как вдруг раздается музыка, такой японский компьютерный писк. Кажется, рождественский псалом «Тихая ночь». Я замираю. Лолла откладывает газету. Смотрит на меня. Я смотрю на елку. Потом опять на Лоллу. Поднимаю брови из-под очков. Она вскакивает с места. Мелодия доигрывает до конца. Потом раздается бодрый электронный голос:
— Merry Christmas Everybody![84]
«Джизус Крайст!» — бормочу я себе под нос. Обычно я так не говорю. А сейчас я это сказал, потому что в это Рождество я стою у окна гостиной. «Поздравляем с Рождеством!» Такую надпись, неоновыми буквами, вывесил какой-то гриль-фанат из дома напротив в скоротечном припадке рождественской горячки, совершил яростный марш-бросок через весь двор, вооружившись семьюдесятью метрами проводов и лампочек. На всех деревьях распускаются лампочки: электрическая весна. Люди как дети. Детский праздник. Подумаешь! В тысяча девятьсот девяносто пятый раз отмечать день рождения. Оригинально, нечего сказать… Но вот неон — это что-то новенькое. Сам я придерживаюсь умеренности в украшениях. Важно не количество, а процесс. По мне, так хватит и зубной нити от карниза до люстры. То есть использованной нити. С остатками, выковырянными между зубов, через равные промежутки, пляшущими розовыми лампочками. А что, это идея! Но — вот сочельник, а я у окна в гостиной. В тысяча девятьсот девяносто пятый раз часы пробили пять. Фонарный столб неподвижен, снег тоже, словно по улице рассыпали тонну чистого прекрасного кокаина. Он мерцает. Красота. Особенно если подумать, что это стоит десятки миллионов. Я шатаюсь по гостиной и хлебаю перестоявшую газировку. Не могу заснуть. Рождество — трудное время. Все в отпуске, никто не работает. А когда все в отпуске, меня это напрягает. Как-то это все тоскливо. Целый день дома. Как-то нелепо, когда людям не платят зарплату. Зачем же сердцу биться, если не за деньги? На экране — горящие свечки. Елка отключена. Эта музычка нам вчера весь день действовала на нервы. Каждые полчаса — «Тихая ночь». Первые пять раз было смешно. Хосе, братан! Сейчас наш маленький мексиканец сладко спит, голый по пояс, в Бауриной постели, волосы на груди шуршат под исландским гагачьим пухом, а черная как смоль ацтекская щетина вонзается в Баурину щеку, белую, как пикша. Объятия, как проект ООН: все дружат, все любят друг друга, народы заключают друг друга в объятия, на дворе Рождество… Интересно, а под Рождество любовью занимаются? Скорее всего, нет. Посмотрел две кассеты (одну мне подарила мама, с Вуди Алленом, «Пурпурная роза Каира»), никакой клубнички, — мне это показалось неуместным: непорочное зачатие, и все такое… Я поддался стадному чувству… Наверно, поэтому я и не могу заснуть. Я лучше всего засыпаю под стоны. Приятно знать, что кто-то до сих пор творит любовь. В доме ни звука. Все спят. Я нарушаю тишину, закурив сигарету на диване. Но она не курится. В ночь под Рождество везде мир и благодать, все добрые, все дружат, в Боснии ни выстрела, и даже никотин из сигареты и тот исчез… Непорочное зачатие. Да, оригинально. Даже в наше время такая идея воспринимается как оригинальная. Наверно, поэтому на Рождество все так хорошо продается. Тысяча девятьсот девяносто пятое издание, во всех магазинах длинные хвосты, все такие просветленные и довольные. Даже критики: «Самое удачное Рождество за последние годы!» Вдруг я вспомнил про кассету про роды. Посмотреть, что ли, ее. Поглядеть на рождения маленьких христов. Ради праздника. Я прокрадываюсь в коридор, мимо двух закрытых дверей, навостряю уши, вслушиваюсь в молчание: да, они разошлись спать по своим комнатам. Мочусь короткой струей. Даже моча кристально чиста, прозрачна, как вода. Какая-то стадность, блин: все думают о божественном, и я туда же. Я — жертва массового гипноза, массового сна. Я не в состоянии помочиться самостоятельно — моим собственным аммиаком, отравленным алкоголем. Человечество своими историческими мотивациями оказывает на меня давление и заставляет испускать святую воду. Замонашиваюсь в свою комнату: Си-эн-эн, прямая трансляция из Вифлеема: «Laura Johnsson (ц. 60 000) reporting live…»[85] — но, пожалуй, они немного опоздали. Три волхва с «Sony», «Olympus» и «Canon», интервью с Иосифом и свежая фотография Девы Марии (ц. 4 500 000). Я вставляю кассету в видак. «Life from the Womb»[86]. Я смотрю на любительские роды, три штуки, что-то такое балтиморское, третьи неимоверно затянуты, но плач у малыша профессиональный, хорошее выступление. Маленький чернокожий соул-певец. Матери стонут по-разному. В сущности, мало чем отличается от стонов при оргазме. Просто эти гораздо мощнее. И стопудово неподдельные. Остаток кассеты я быстро проматываю. Дети вылезают наружу, выпадают, болтаясь на пуповине, марионетки, и страшно возмущаются, когда ее перерезают. Наверно, человеку не хочется сразу обрубать связи: нити и так ослабнут в гробу.
82
Один из тринадцати исландских Дедов Морозов, излюбленное занятие которого — воровать колбасы из кладовых.