Она щелкнула языком и похлопала себя по животу, думая, что наконец убедила меня.
Я уже наелся. У меня не было возможности испытать этот ужас.
- Что она говорит ? - спросила Кейт.
Меня поразило, что она не понимает бирманского, особенно таких простых вещей. Она все еще собиралась провести пять недель в Пэгане в компании только с бирманцами.
- Какое удовольствие, - перевел я.
- Hoke ket, да, - заверила женщина. Ве-ды хорошо!
- Так ты пытаешься? - спросила Кейт с насмешливой улыбкой.
«Я уверен, что это восхитительно», - сказал я женщине, которая продолжала размахивать вертелом перед моим окном. Но, честно говоря, я объелся. Не остается места даже для этого угощения.
Она презрительно пожала плечами и пошла попытать счастья в другое окно.
«Тем не менее, - хитро настаивала Кейт, - тебе следовало попробовать, просто чтобы увидеть.
- Спасибо, я не хочу усугублять свое дело.
- Тебе плохо?
Я взял свой живот обеими руками и, мои глаза подергивались, корчил рожи, пока она не рассмеялась.
- Не будем вдаваться в подробности, - ответил я. Допустим, у меня легкое недомогание.
Была трехчасовая остановка в деревне Ньяунглебин, примерно в ста шестидесяти километрах к северу от Рангуна. Я вышел из поезда, желая совершить короткую прогулку, но платформа была закрыта таможенниками, не позволяющими пассажирам покинуть станцию. Пришлось довольствоваться вытягиванием ног на помосте. Я воспользовался возможностью, чтобы обойти конвой колонны, чтобы посмотреть, не связана ли задержка с транспортировкой ханьской выставки. Полдюжины бирманских солдат с ружьями присели на пятки рядом с фургоном. Сказать, что они наблюдают за фургоном, было бы откровенной маскировкой. Но у меня не было времени заняться расследованиями. Мне пришлось ждать своего часа: часа заката.
На самом деле мне даже пришлось ждать дольше.
Было почти одиннадцать часов, когда Кейт встала и попросила меня помочь ей поставить койку. Я развернул узкую кровать, прикрепленную к стене, и положил постельное белье, которое нам дал швейцар. Кейт стягивала бегунок на молнии, когда остановилась как вкопанная, увидев, что я бросился к двери.
- Что-то не так, Джош? - спросила она взволнованно и удивленно.
- Да.
- Какие?
- Все. Мне правда очень плохо. Боюсь, что сегодня я не составлю большую компанию, Кейт. Это печально.
С этим печальным признанием я быстро обернулся, притворившись - отчасти действительно - жертвой ужасающей тошноты. Я нащупал дверную защелку.
«Не могу… не могу говорить», - пробормотал я, предполагая, что, если я не выйду из купе сразу, я не смогу ответить за последствия.
«Бедняга», - сказала Кейт, открывая мне дверь с жалостью на лице.
Бедняга быстро исчел по коридору в сторону туалета.
Я заперся в грязном туалете, в котором была дыра, рядом с которой стояло что-то вроде коробки для сигар, полной старых газет, разрезанных на квадраты. Я оставался там до тех пор, пока это было возможно потом вернулся в мое личное купе.
Я застелил постель, тщательно смазал Вильгельмину и лег на матрас толщиной с лист сигаретной бумаги.
Убаюкиваемый ленивым мурлыканьем поезда, я в полусне ждал, пока все остальные пассажиры в вагоне лягут в постель. Затем я вышел в коридор, чтобы добраться до соседнего фургона. Мой Rolex показал 12:17.
Деревянные скамейки с прямыми спинками скрипели под грузом бирманцев, по бокам которых лежал самый разнообразный багаж. Несмотря на открытые окна, атмосфера была едкой и замкнутой. Группа мужчин, стучащих костями в углу вагона, на мгновение перестала играть, чтобы проследить за мной молчаливыми любопытными глазами. Я подарил им лучшую из моих хороших улыбок янки и перешел в следующий вагон, который была точной копией того, которую я только что оставил. Я смотрел за свою спину. Ни малейшей тени месье X.
Пройдя через пять шатких вагонов, все они были одинаковые, за исключением нескольких деталей, я подошел к двери фургона. Я сделал глубокий глоток ночного воздуха и положил руку на утопленную ручку. Хэви-металлическая дверь скользнула по рельсам. Как один мужчина, три солдата с сонными лицами повернулись ко мне недружелюбно.
Я зашел в фургон и закрыл дверь, не дав им времени открыть рот.
- Не допускается ! - взвизгнул самый оживленный из всех, показывая мне, чтобы я повернул назад.
Я сказал по-английски. - Что?