Старший брат Вадика учился в Ленинградской мореходке. Когда я была во втором классе, он узнал, что я готовлюсь стать «капитаном дальнего странствия» и не стал надо мной смеяться, как это делал мой единокровный брат. Курсант подарил мне свою капитанку, тельняшку и настоящий гюйс. Я водрузила на могучем грецком орехе в саду старое рулевое колесо от Оппель-адмирала и устроила настоящий капитанский мостик. Там же в дупле лежал наш с Олежкой судовой журнал. Мы, два отважных капитана, столько морей объехали и столько стран повидали!
Что касается моей лучшей подруги Нины, то залезать на орех она
категорически отказалась, но принесла нам Атлас мира из библиотеки, где работала ее мама. Нина предпочитала обустраивать нашу с ней хижину среди древовидных сиреней, откуда мы, Робинзон и Пятница, делали вылазки и охотились с самодельными луками на яблоки, огурцы и другие «дикие» овощи.
Где ты, Олег? Где ты, мой верный «Пятница» Нина?
И почему мама и папа оставили меня одну?
Зареванная, с любимым «Таинственным островом» в объятьях, я заснула за полночь, не выключив лампу. Лизавету я так и не дождалась.
С формой все уладилось. Заглянула за мукой наша соседка тетя Марина, спросила о маме, показала, как подшить подол платья. Потом с ее старшей дочерью Лесей из девятого-а мы вместе пошли на Карла-Маркса и купили тетрадки и перышки с номером семьдесят два. Осталось только выстирать и отгладить штапельный красный галстук. Таких галстуков в классе было немного, у большинства были сатиновые. Они лежали на шее, как хомут, и кончики у них свивались в трубочку. Только у одной девочки в классе галстук был шелковым — у Жанны Терашкевич. Отчим привез его из Риги, а у нас в городе такие не продавались.
Букет для англичанки, новой классной, я собрала из наших роскошных садовых георгин. Мама их обожала и много клубней привезла из города Чернигова, где мы жили до этого, из сада Хомы Коцюбинского — селекционера и брата знаменитого украинского писателя. У Хомы Михайловича даже пальма в саду росла. В кадке. На зиму ее вносили в дом.
В то первое сентябрьское утро я была почти счастлива, когда спешила к любимой четырнадцатой школе. Она была от нашего Студенческого переулка довольно далеко. Зимой приходилось выходить из дому за час до занятий. Здание было двухэтажным, с печным отоплением и туалетом во дворе. Но зато это была женская школа-десятилетка.
До официального построения учеников в большом школьном дворе все было, как обычно. Все мерялись, кто как вырос. Показывали друг другу, какие учебники удалось купить на черном рынке или достать у старшеклассников. Мне почти все учебники перешли по наследству от брата, который был на шесть лет старше.
Линейка тоже прошла, как всегда: с выносом школьного знамени, Первым звонком и призывом к пионерам «К борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы!», на который все дружно отвечали — «Всегда готовы!», и вскидывали руку над головой. Мне казалось, что это клятва всегда отважно защищать все хорошее и доброе и сражаться за справедливость. И я кричала вместе со всеми так громко, как могла.
Но постепенно, еще не доверяя себе, я стала понимать, что лично для меня в школе начались бо-ольшие перемены.
На то, что меня пересадили на последнюю парту я особого внимания не обратила. Сидеть перед учительским столом мне не нравилось. Странно было лишь то, что Галя Ломберт, которая в четвертой четверти стала моей соседкой вместо Нины Книттер, ко мне даже не подошла ни до уроков, ни на переменах. Сама я несколько раз порывалась завязать с ней разговор, но ей тотчас же нужно было куда-то уходить. Нарочито обходили меня стороной и еще несколько девочек, хотя я с ними раньше не ссорилась. Но большинство одноклассниц были мне рады. Например, Натка Будницкая, с которой мы вместе выступали на смотре самодеятельности с басней «Ворона и Лисица». То есть выступала она, а я лишь изображала ворону с куском бумаги во рту, потому что сыр не выдержала и съела.
Натка была маленькая — мне по плечо, с темно рыжими тугими косичками, зимой все пять лет ходила в одном и том же зеленом австрийском пальто, полученном от родительского комитета. Но голос и дикция у Натки были необыкновенные, рассчитанные на величественную королевскую особу. И она страстно мечтала стать диктором на радио. Вот и в первый день она уже донимала меня новыми стихами, которые выучила за лето. Это были военные стихи Симонова и Луговского. У Натки было отличное чутье на талант и современность. А я в это время читала Надсона.