Остальные темы не изменяют характера музыки, но придают ей новые краски, новые оттенки: жизнерадостная, энергичная, словно бурлящая тема фуги — первого эпизода рондо; нежная и грациозная тема второго эпизода, родившаяся из мелодии адажиетто, но гораздо более светлая, спокойная и безмятежная; сходный с ней по мелодическому рисунку, но очень отличающийся по характеру мужественный фанфарный мотив. Прихотливо сменяясь в безостановочном кружении рондо, в его жизнерадостном хороводе, все эти темы в своем развитии приводят к ликующему апофеозу, знаменующему собой преодоление страданий, победу жизни над смертью.
Симфония № 6
Симфония № 6, ля минор, Трагическая (1903–1904)
Состав оркестра: 4 флейты, флейта-пикколо, 4 гобоя, английский рожок, 3 кларнета, кларнет-пикколо, бас-кларнет, 3 фагота, контрафагот, 8 валторн, 6 труб, 4 тромбона, туба, 2 литавры, колокольчики, ксилофон, челеста, пастушьи колокольца, низкие колокола, большой барабан, малый барабан, треугольник, 2 пары тарелок, прутья, тамтам, молот, 2 арфы, усиленная струнная группа.
Шестая симфония создавалась на протяжении двух летних каникул — 1903 и 1904 годов. В это время Малер — директор Королевской оперы Вены, счастливый муж первой венской красавицы и отец крошечной дочери (в 1904-м — уже двух дочерей). Его музыка по-прежнему находит признание только у немногих знатоков, друзей-музыкантов. Но он верит, что его время придет и продолжает писать, как только находит для этого время.
В первые годы XX века им создаются песни на стихи поэта Ф. Рюккерта — единственного, кто близок ему духовно, кто вдохновляет его на творчество. Это цикл «Песни об умерших детях» — пять песен на стихи, созданные поэтом после смерти его детей, и еще пять песен на стихи того же поэта, которые вместе с двумя, написанными на тексты сборника Арнима и Брентано «Чудесный рог мальчика» составили «Семь песен последних лет».
Вокальные миниатюры можно было писать «между прочим», но симфония требовала сосредоточенности. А это было возможно только во время летнего отдыха, когда композитор уединялся где-нибудь в глуши, далеко от забот театра и большого города. Последние годы это был Майерниг. Летом 1904 года он пишет оттуда своему младшему коллеге, будущему великому дирижеру и страстному пропагандисту его произведений Бруно Вальтеру в ответ на его письмо, в котором тот высказывается против программной музыки: «Моя Шестая готова. Думаю, что я смог! Тысячу раз баста!» Итак, новая симфония снова программна. По своей структуре она традиционна — классический четырехчастный цикл. Однако для Малера это не шаг назад а новый этап поисков. На этот раз художник хочет воплотить волнующие его мысли в сложившейся еще у Бетховена и отшлифованной десятилетиями творчества разных композиторов форме.
Как правило, замыслы его всегда очень конкретны. Но если раньше композитор давал слушателям путеводную мысль, то теперь он категорически отказывается от этого. Причину Малер раскрывает в одном из писем: «Название… было попыткой как раз дать для немузыкантов отправную точку и путеводитель для восприятия. Что это мне не удалось (как я ни старался) и только привело ко всяким кривотолкам, стало мне, увы, ясно слишком скоро. Подобная неудача постигала меня и раньше в сходных случаях, и я отныне окончательно отказался комментировать свои сочинения, анализировать их или давать какие-либо пособия».
О содержании Шестой Малер никому не сообщает ни слова: пусть те, кто хочет проникнуть в смысл его концепции, сами вдумываются, вслушиваются в музыку. «Моя Шестая, кажется, снова оказалась твердым орешком, который не в силах раскусить слабые зубки нашей критики», — восклицает композитор. Недаром еще раньше в одном из его писем появились такие строки: «Начиная с Бетховена, нет такой новой музыки, которая не имела бы внутренней программы. Но ничего не стоит такая музыка, о которой слушателю нужно сперва сообщить, какие чувства в ней заключены, и, соответственно, что он сам обязан почувствовать! Итак, еще раз, pereat (да сгинет. —Л. М.) — всякая программа! Нужно просто принести с собой уши и сердце и — тоже не последнее дело — добровольно отдаться рапсоду. Какой-то остаток мистерии есть всегда даже для самого автора!»