— Да. — вздохнула она, сдавшись. «Куда ж, от тебя денешься?» И посмотрела на конверт. Провела пальчиком по выгравированным буквам, перевернула…
— Ээ… — удивлённо взглянула на дядю. — Распечатан. Ты это сделал?!
Конверт вскрывали, липкая полоса явно отклеивалась.
— Что там написано?!
— Открой.
— Ты уже знаешь, скажи!
— Это адресовано тебе.
— Да, Боже мой! Но раз ты уже в курсе, зачем меня мучить?
— Просто прочти, не беси меня!
«Ох, ненавижу, когда ты так делаешь…»
Сердечко бешено забилось. Девушка быстро открыла конверт и вытащила сложенное в трое красивое письмо.
«Уважаемая Мисс Дженсен, мы рассмотрели вашу заявку на поступление и рады сообщить, что мы с радостью принимаем вас в Иллинойский университет в Чикаго для дальнейшего сотрудничества и…»
— О, Господи!!! Не может быть! Я прошла… Меня взяли!!!
Она кричала ещё что-то в этом роде… скакала на диване, а потом выбежала из кабинета и, чуть не сбив бедную тётю с ног, обхватила её руками и закружила в танце. Но потом… потом она пришла в себя и опустила руки. Вернулась, села назад на мягкий диван. Улыбка ещё играла на алых губах, но… восторг поутих.
— Наша Нура не могла не поступить, — вошла следом тётя. — Ни туда, ни куда бы там она не подавала б эти свои запросы.
Дядя покивал соглашаясь.
— Мы ведь и об этом тоже говорили, не так ли? — повернулась она к мужу. — Что всё может когда-нибудь так обернутся, да?
— Да. — вздохнул он.
— Значит, пришло время. То самое время, согласен?
— Нет, и никогда не буду, но похоже, выбор не велик.
— Что происходит? — наконец, спросила, ничегошеньки не понимающая девушка. — Я тут, если вы не заметили, и хочу знать, о чём вы сейчас говорите?
Она замолчала, нетерпеливо округлив свои светлые большие глаза, а странные родители посмотрели на неё, и на их лицах были не растерянность с усталостью «как-же-бедной-дурочке-объяснить-в-сотый-раз-что-толку-никакого-нет-от-этого-поступления», а добрая, радостная печаль.
«Чё-ёрт…» Здесь явно что-то происходило и Нура внезапно распереживалась.
— Если вы беспокоитесь про отъезд, то… — начала, было, она их успокаивать, но дядя Ник неожиданно громко её перебил:
— То он состоится уже через месяц, а у тебя даже подходящей одежды нет… для этого, провались он, Чикаго! Там зимой снег идёт, и холодно… А ещё там настоящая цивилизация, и придётся накупить тебе всяких туфель с платьями… и заколок для волос!
Он всё это выпалил, так рьяно и быстро, а дальше… дальше он прослезился.
Нура в шоке вросла в диван, а когда до неё, наконец, дошло… и, когда она увидела его улыбку и слёзы, подскочила и бросилась ему на шею. Тётя Энни засмеялась, захлопала в ладоши и затараторила о шоппинге и о салоне красоты, в который им просто необходимо будет заглянуть… и это всё было неожиданно и совершенно удивительно.
— Сядь, — попросил дядя Нуру, когда все чуть успокоились. — Сядь-сядь, и послушай меня, пока ты не очнулась и пока тобой не овладел твой нелогично-недетский разум.
— Мы не можем себе этого позволить. — покачала головой девушка, которая уже, секунд как девяносто, обдумывала происходящую реальность, глубоко и полностью осознавая его полную безнадёжность.
— Мы да, а вот ты вполне себе можешь. — хихикнула тётя, как-то одержимо-безумно. — Ну, то есть пока не можешь, но сможешь, когда…
— Когда всё, наконец, узнаешь! — одарил жену дядя Ник «помолчи-ка-любимая» взглядом. — Дорогая моя, Энн, ты ведь так и не положила мне мой пирог на тарелку?
— А, да-да, уже оставляю вас наедине. — пропела та и, ускользая, добавила. — Шушукайтесь.
— Это ведь не сон, так? — грустно взглянула на него девушка, когда сладкое пение тётушки, обожаемой ею песни Глена Кэмпбелла[3], растаяло за стенами и доносилось теперь откуда-то из кухни.
— Не сон.
— Значит, я наяву сижу тут, держа в руках это письмо о зачислении? Ты серьёзно? Но-но-но…
— Ты как машина по повторению «но».
— Но ведь, если это взаправду, то… то мы живем в самом странном и несправедливом мире.
— Да уж, — вовсе не поддерживая, скуксился дядя и, закатив глаза, поднялся из-за стола и, подойдя к дочери, присел рядом, — Наш мир, и правда, несправедливый и часто… нет слов просто, какой, невменяемый. — он говорил это несерьёзно, но стал таковым и изменился в лице. — Наш мир разный, Синичка моя… Жизнь — разная.
Синичка. Он всегда её так называет. Говорит, что похожа на эту резвую, серенькую местную птичку… мягкие русые пёрышки, большие глаза.
— Утром она может быть хорошей и светлой, вечером — грустной. Кому-то светит солнцем, а кому-то, в ту же минуту утирает слёзы. Большинство людей просто плывут по её течению. Столько всего происходит и совсем малость по нашей воле. Но… — он улыбнулся. — Жизнь состоит из последствий. Она может принести и обрушить на нас такое сильное горе, заберёт то, что нельзя забирать и обязательно оставит что-то взамен — последствие — дорогу, путь дальше. И, знаешь, если подумать, всему есть объяснение, ведь нас только лишь оставляют в неведении. Значит, так нужно, я в это верю. И мы живем себе, встаём каждое утро на работу и в школу, делаем привычные обычные вещи, решаем проблемы, а в это самое время вокруг нас кипит жизнь… такие же люди, как мы, которые тоже делают что-то, казалось бы, обычное для них — ты не знаешь их, но они существуют. Не только здесь в Остине, в Техасе, а далеко за пределами штата… И ты не можешь быть уверена, что кто-то, где-то там, не может не зависеть от тебя, а ты здесь — от него. Вы не знаете всю правду друг о друге, но вы связаны.
— Я не понимаю тебя. — прошептала девушка.
— Почему именно Чикаго? — спросил дядя, неожиданно.
— Эм… — растерялась она, но, тут же, собралась с мыслями, — Не считая, что там один из лучших исследовательских университетов… не знаю. — ответила честно. — Видела в журнале. Ещё в средней школе… Он… Чикаго потрясающий.
Ей очень понравился город.
— Твои родители из Чикаго.
Тело прошибло током.
— Ты знала?
— Н-нет. Правда?
— Да. И ты сама. Родилась прямо там.
— Ого… — это было новостью.
— А, так! — воскликнул вдруг он, хлопнув ладонями по коленям и опять изменился в лице. — Знаешь что?
— Что? — всё ещё не отошла от услышанного Нура.
— Не обращай внимание на то, что я сморозил тут, до этого… про параллельные миры и захватывающе расчётливую шельму жизнь, окей?
«Ага… не обратишь тут».
— Про всякие там «связи» и что я там ещё нагородил? — он громко захохотал, почему-то напомнив девушке Рождество, а потом замолк неожиданно и вновь сделался грустным.
С ним точно что-то творилось.
— Когда я понял, что речь идет о Чикаго, я… я растерялся.
Он сказал это так печально и так печально посмотрел на дочь, что у той всё сжалось внутри.
— Ты появилась у нас с Эн, когда тебе не было и пяти. Мы привезли тебя именно оттуда, как нам казалось, так издалека. Нам сказали, что твои мама и папа погибли, что родственников совсем не осталось… но, как бы это эгоистично сейчас не звучало, я всегда боялся того, что тебя заберут.
Его карий взгляд стал ещё грустнее.
— Ты стала… стала всем для нас, самой родной на земле. Всё, что мы делаем, всё ради чего живём — это ты.
— Ник, — смахнув слёзы, она бросилась ему на шею. — Любимый папочка… самый добрый и хороший. Самый глупый! Ну куда же я денусь? И… я так благодарна…
— Да, знаю! — засмеялся он, — Знаю. — а когда наобнимались, потрепал её по мягким волосам. — Ты всегда была примером для остальных, прилежно училась… не была отвязным подростком, не курила травку на крыше и не угоняла мою разволюху, до того, как она стала твоей. Даже на свой выпускной не напилась, и это странно, но я, как отец, очень тобой горжусь! И уверен, что твои родные родители тоже, где бы они ни были… Они видят тебя, гордятся и оберегают. И я должен кое о чём сказать тебе… они не бросили тебя. Не в том самом смысле конечно, ведь они погибли. Просто у них было кое-что при жизни, небольшое дело и домик. Вернее, этого всего потом тоже не стало, всё было продано, и эти деньги поместили в банк, на специально созданный счёт. Этим занимались не мы, а адвокаты. Счёт открыт на твоё имя. Сумма не больно большая, но и не маленькая… на обучение хватит. И самое главное, он станет доступным, когда тебе исполнится восемнадцать. То есть, богачка ты моя, через два дня!
3
Глен Кэмпбелл (англ. Glen Campbell; 22 апреля 1936 — 8 августа 2017) — американский актёр, певец и гитарист, ранние записи которого способствовали размыванию границ между кантри-музыкой и традиционной эстрадой.