Полина вытерла взмокший лоб хваталкой. Второй блин охотнее растекся по сковороде, но переворачиваться тоже не хотел. Полина в ярости швырнула хваталку на пол и поняла, что если сейчас ничего не получится, она похоронит тесто во дворе и будет варить овсянку-сэр. Кое-как поддев блин ножом, она перевернула его наполовину, и увидела, что половина эта уже пропеченная, с золотистыми разводами, как у всякого уважающего себя блина. Полина взяла его за другой край и, конечно же, обожглась. Этого ещё не хватало! Она схватилась за мочку уха, призывая на город У. что-нибудь большое из космоса. Блин, который уже официально считался годным, переместился на тарелку не без усилий. Но зато следующий отделяла от идеала только его форма — жестоко покусанной луны.
— Доброе утро, хорошая моя! Тсего это ты, блины петcешь? — дядя Гена, потягиваясь, вышел на кухню.
— Да, — гордо ответила Полина и вылила на сковороду следующую порцию теста. Тысячи фанатов рукоплескали её кулинарному таланту.
— Молодтсина моя! — дядя Гена чмокнул Полину в щеку.
Только поднеся ко рту вилку, хозяюшка вспомнила, что забыла положить в тесто сахар. Но дядя Гена и Костя этого не заметили, они радостно уписывали блины с чудесной сметаной.
— Ну вот, сегодня у нас такая богатая культурная программа! Мой друг, Николай, зовет на ихнюю фазенду. Едем в Лбищенск! — сказал после завтрака дядя Гена.
От этого названия у Полины блин встал поперек горла.
«Это глупо — обращаться к дневнику, мол, дорогой дневник! Но поговорить не с кем, так что «дорогой дневник», как я хочу домой! Если скажу бабушке, что мне здесь тошно, она рассердится. Потому что для неё это прозябание — одно удовольствие. Воспоминания юности и всё такое. Вчера я случайно услышала, как тетя Зина про меня говорит, что я приехала в Казахстан, чтобы сидеть в кресле. Мол, надо гулять, загорать и общаться. Костик меня больше никуда не звал, я забираюсь на кресло, с куском белого хлеба и книжкой Дюма «Сорок пять» (еще одна находка), и мне больше ничего не надо. Зачеркиваю дни в календаре, чтобы приблизить день отъезда. Вот уж не думала, что буду себя чувствовать настолько не в своей тарелке, странная я, оказывается, личность. Все время хочется остаться одной, залезть в свою скорлупку и просто наблюдать за тем, что происходит вокруг. Но ведь дома или в школе я не такая… Скорее всего, это издержки переходного возраста. А еще совершенно необходимо, чтобы в меня кто-нибудь влюбился. Хоть кто-нибудь! Ну ладно, пора ехать в Лбищенск, это, наверное, деревня Большие Зады, как говорит Наташка. И кто там живет? Лбищане? Лбищиняне? Если бы пришлось жить в городе с таким названьицем, я бы утопилась».
— Полина, ты готова? — бабушка в ярком крепдешиновом сарафане стояла на пороге и обмахивалась самодельным веером. Выглядела она как испанская матрона.
— Бабуль, а может, вы меня дома оставите? Такая жара, ехать неохота…
— Ты что, с ума сошла? Успеешь еще насидеться в четырех стенах. Давай-ка, не выдумывай.
И они поехали. По дороге дядя Гена возмущался — ходят слухи, что областной маслихат хочет переименовать город У. на свой балайский лад, недавно вот село Артемьево стало Килтуябеком, а Ленинский проспект хотят назвать Достык, («что за слово такое — как кадык доски»), у Коськи в школе учитель-чурка, на всех русских детей бочку катит, а сам, «мордоворот, до развала Союза русский язык преподавал, теперь — ихний». Вскоре Полина заткнула уши плейером. Сначала она исследовала синяк, оставленный сковородкой, а потом заснула с мерзким вкусом мыла во рту — от «Тархуна», нагревшегося в пластиковой бутылке.
Когда Полина открыла глаза, вокруг была выжженная степь цвета кофе с молоком. Кое-где в кофе попадались куски рафинада — белоснежные мазанки, и рядом с ними загорелые дочерна люди. Безразличные ко всему коровы и лошади топтались у дороги и щипали нечто, видимое им одним, потому что вокруг не было заметно ни травинки. Каждый встреченный кустик здесь казался достопримечательностью. Потом мазанки сменились древними казахскими курганами. Ровные ряды огромных, сложенных из камня пирамид тянулись на километры.
Полина опять задремала, убаюканная саундтреком «Твин Пикса», и проснулась, когда машина уже заворачивала во двор белоснежного дома. На пороге, прислонившись к дверному косяку, стояла загорелая женщина в малиновом сарафане, а прямо над ней, высоко-высоко в синем небе парил орел. Такую картину Полина видела только по телевизору.