– Остальные в комнатах или на ужине, – пояснила наша сопровождающая и тут же добавила: – У нас не хватает посуды, чтобы сразу накормить всех.
Эти слова еще больнее ударили меня, заставляя молча сжаться и ошеломленным взглядом рассматривать детишек. Словарный запас мгновенно обеднел на десяток тысяч слов, и мне оставалось только поставить пакеты с игрушками у двери и глянуть на Габриэля, мысленно моля о помощи. Его реакция была куда менее бурной, и в шок он уж точно не впал, только сразу же расплылся в улыбке и ринулся к малышам, сидящим на ковре. К моему удивлению, они бросились к нему на шею и стали заливисто смеяться, поэтому через минуту Гейб был полностью облеплен радостными детьми в возрасте от трех до двенадцати. Мардж заметила мой пораженный и немного испуганный взгляд и произнесла, успокаивающе похлопав меня по плечу:
– Мистер Фицджеральд приходит сюда каждый месяц, дети с нетерпением ждут его появления. Вам очень повезло с таким заботливым и мягкосердечным молодым человеком.
– Он не мой… – вяло отозвалась я, но умолкла, увидев немного насмешливый взгляд женщины. Вряд ли она бы поверила моим протестам. Смутившись, я поджала губы и продолжила молча наблюдать за до слез умилительной картиной, как ко мне незаметно подкрался мальчик лет семи и схватился за краешек свитера. Опустив взгляд, я даже занервничала, таким худым и невысоким для своего возраста он оказался. Темно-каштановые волосы были беспорядочно взлохмачены после возни, а огромные серые глаза, чуть ли не прозрачные от болезненности, с надеждой глядели на меня:
– Ты моя новая мама? – спросил тоненький голосок, а я почувствовала, как подкашиваются ноги. При всей своей антипатии к детям, я не могла просто сказать «нет» и лишить ребенка веры, что когда-нибудь он обретет свой дом, получит отцовский нагоняй за невыполненное домашнее задание и мамин поцелуй перед сном. Ища помощи, я огляделась по сторонам, но Мардж уже скрылась в коридоре, а архангел был занят игрой в салки с целым табуном счастливых воспитанников приюта, поэтому некому было спасти меня от проницательных глаз мальчишки.
– Я не твоя мама, но она уже скоро придет, – наконец произнесла я, опустившись на колени. – Как тебя зовут?
– Кевин.
– Какое красивое имя, – мальчик тут же улыбнулся, из-за чего на его щеках появились ямочки, а мне стало немного легче, и сковавший сердце страх будто ослабел. – А меня зовут Иззи. Так вот, Кевин, я передам твоей маме, что ты ждешь ее здесь, а она придет как только сможет. Хорошо?
– Хорошо. Миссис Питерсон тоже так говорит, как и Кайли, но я жду маму уже семьсот двадцать три дня, – спокойно ответил мальчик, но вскоре улыбка снова озарила его бледное и осунувшееся личико. – Ты теперь будешь всегда приходить вместе с дядей Гейбом?
– Да, – чуть дрогнувшим голосом прошептала я, а в мыслях поклялась перечислить оставшиеся сбережения на банковский счет приюта. Когда на глазах уже проступил горячие слезы, на мое плечо опустилась чья-то тяжелая рука. Резко обернувшись, я увидела архангела с маленькой белобрысой девчушкой на руках:
– Они просят почитать сказку, но с моей стороны было бы невежливо отбирать такое право у писателя.
Может, я и хотела воспротивиться, но орава детей усадила меня на старый темно-зеленый пуф посреди комнаты и пристроилась полукругом рядом, перешептываясь и глядя на меня с интересом. Габриэль тут же выдал мне увесистую книгу из нашего своеобразного мешка с подарками и уселся рядом вместе с Долли на коленях. Решив, что еще одного измученного детского взгляда сердце не выдержит, я открыла книгу на случайной странице и прочла:
– «Заржавленный рыцарь». Когда-то жил на белом свете жестокосердный рыцарь…
Я прекрасно помнила эту сказку, ведь именно ее мама читала мне на Рождество и перед Пасхой. Размеренный ровный голос, выцветшие от времени картинки, щенок кокер-спаниеля Вилли, пристраивавшийся в моих ногах, – все это ожило в памяти, когда глаза неслись по строчкам, но лучше от этого не стало. Вилли усыпили, когда мне было четырнадцать, мама мертва, книга потерялась при переезде, а каждый сочельник превратился во встречу с друзьями или корпоратив в фешенебельном ресторане с ужасно вычурным названием и кучей незнакомых людей. Я уже давно утратила то домашнее ощущение тепла и уюта, а знать, что эти дети его никогда и не имели, было непосильной ношей, к которой я не была готова, а тут еще и строки, травящие сердце, как никогда раньше:
По белому свету скитаться
И сутками голодать.
Слезами с тоской умываться
И, где придется, спать.
И, хлеб посыпая пеплом,
Сказать спасибо тому,
Кто в рубище этом ветхом
Пустит тебя к огню.
Вот горькая нищих доля –
Душою и телом скорбеть,
Былинкой качаться в поле,
Унылые песни петь.
Вдруг стало ужасно стыдно за то, что у меня когда-то были любящие родители и дачный дом с камином, за то, что я собиралась покончить с собой из-за обычного отказа, а эти дети бросают вызов судьбе ежечасно, борются с ней, будто смеясь сквозь слезы: «Мы выжили! Ты растоптала нас, сровняла с землей, а мы все равно выжили и будем продолжать выживать, пока бьется сердце!» На несколько секунд я остановилась, чтобы перевести дыхание, но рука Габриэля, легшая на мое колено, будто придала сил продолжить чтение, но внутри все оборвалось, когда я дошла до колыбельной, которую жена рыцаря пела своему ребенку, если тот не мог заснуть:
Засни на моих коленях
И глазки свои закрой.
Отец твой имеет замок,
А мы без дома с тобой.
Отец твой – богатый рыцарь,
Он в бархат и шелк одет.
А у тебя, малютки,
Рубашки хорошей нет.
Он пьет богатые вина,
Не ведает о нужде.
А мы живем с тобою
На хлебе и на воде.
Но мы не ропщем с тобою,
Мы молим всегда Творца.
Услышит Он наши молитвы,
Спасет твоего отца.
Сдерживать слезы становилось все сложнее, а голос дрожал, но я не останавливалась. Если эти дети, лишенные и не знавшие лучшей жизни, не проронили ни одной слезы, не издали ни одного всхлипа, у меня просто нет права срываться из-за обычной новогодней сказки. Малютки смиренно слушали, затаив дыхание, им действительно было интересно, сможет ли исправиться заржавленный рыцарь, и только поэтому моя слабость осталась незамеченной всеми, кроме Габриэля. Его рука сильнее сжала мое колено, а когда сказка наконец закончилась, он выпустил малышку Долли и крепко прижал меня к себе, позволив уткнуться носом в его плечо, чтобы не показывать града слез воспитанникам приюта. Я пыталась унять бесшумные всхлипы, но дети подбежали к нам, стараясь обнять, и это стало последней каплей – я расплакалась. Весь страх и ненависть уступили место бесконечной жалости, беспощадно разрывающей сердце на части, хоть я и понимала, что это не может относиться ко всем детям без исключения, а только к этим несчастным обездоленным созданиям, которые были попросту выброшены, словно ненужные игрушки, не оправдавшие надежд. Вся эта эмоциональность, беспричинные слезы и срывы безмерно пугали, ведь раньше я старалась не выдавать каких-либо эмоций, ограничиваясь притворством, нужным в какой-то определенный момент для знакомства, удачного интервью или бесплатного латте в кофейне возле дома. За несчастные две недели пал барьер, который я так старательно, кирпич за кирпичиком, возводила годами, и без него стало гораздо сложнее: вся боль от потери родителей, отказов и сотен дней одиночества среди безразличной толпы нахлынула волной от одного жалобного детского взгляда. Я снова стала беззащитной девчонкой, а годы работы над собой пошли коту под…