Ко мне подошла женщина лет сорока – худенькая, темноволосая, со старомодной причёсочкой; выражение лица печально-сосредоточенное, какое бывает у людей с «жизненным опытом». В длинной юбке, свойственной всем церковным женщинам, но без платка.
– Девушка, что вы плачете? Вам помочь чем-то?.. – с теплотой, мягко, спросила она.
– Да чем вы можете помочь-то?.. – в сердцах отмахнулась я.
Но всё же поговорили. Она не уходит, слушает меня, а я ей всё, что было на душе, всё как есть, без утайки, как сестре родной. Вот это настоящая исповедь была. И сразу легче стало.
Фима снимала квартиру-однушку у какой-то православной бабули, а работала в иконной лавке. За прилавком. Но и сама писала иконы. Дорогое ремесло, денег же всё равно не хватало. В общем, я ей кстати пришлась. И по квартире, и по работе. Взяла меня к себе и так устроила мою жизнь.
С абортом тоже она помогла. Без лишних слов и нравоучений этих православных, просто была рядом, когда надо. Я не могла иметь того ребёнка – нельзя человеку так приходить в этот мир. Жалко, но нельзя. Котят, пока у них глазки ещё закрыты, тоже не так просто топят. Точно не из-за нелюбви к ним и не из-за жестокости. Если вдуматься, как раз наоборот.
Я всё хотела нащупать под ногами что-то твёрдое, основательное. И никак не могла. Когда делаешь тот роковой шаг в пропасть, думаешь, что это либо убьёт тебя, и всё закончится, либо хотя бы обретёшь дно. На деле – дна нет, ты просто летишь и летишь в бездонность, всё глубже и глубже.
Фима познакомила меня с отцом Лукой – её давним приятелем по какому-то их общему прошлому: они то ли где-то учились вместе, то ли ещё что. Он жил в другом городе, а в наш приезжал по церковным делам. На пару дней. И часто останавливался у Фимы.
Отец Лука был из так называемых «учёных» монахов. Преподавал в духовных учебных заведениях богословские предметы, писал какие-то книги на религиозную тему. Вальяжный такой мужчина, статный, холёный, от него всегда пахло приятными мужскими духами. Сидит, разговаривает с Фимой о Боге, слегка поглаживает свою длинную, волосинка к волосинке вычесанную бороду и пахнет. Выпьет триста коньяку и идёт спать.
Фима очень любила, когда он приезжал, но «за глаза» называла его «отец Лукавый». За высокими беседами они засиживались далеко за полночь и на следующий день дрыхли до обеда. Однако эта умственная болтовня – то единственное, что их связывало. Ничего больше. И я считала, что прозвище «отец Лукавый» – всего лишь добродушный православный юмор.
Однажды он приехал, когда Фимы не было. Иногда она с иконами ездила в Москву и там кому-то продавала их. Так вышло и на этот раз.
– А Фимы нет, – сказала я ему.
– Я знаю, – спокойно ответил он. – Я ей звонил, и она позволила мне переночевать у вас. Если вы не против, конечно.
– Хорошо… Не против…
Мне этого не очень хотелось и прежде всего потому, что от него на нас с Фимой всегда сваливалась куча хлопот и неудобств. А тут я одна – мне не хотелось обременяться, я бы лучше отдохнула перед телевизором. Но как откажешь? Ему нельзя было отказывать. Его можно было только ублажать.
Мы сидели на кухне. Уже перевалило за полночь. Он пил коньяк, а я чай. И коньяк время от времени тоже. Ему трудно было противостоять. Его слова, движения, напор – всё подавляло, всё авторитетствовало и властвовало безгранично. Я была просто тупицей, призванной смотреть ему в рот.
А потом он вдруг замолчал, переменился в лице и спросил:
– Вам не скучно со мной? Хотите, я подарю вам свою книгу?
Он вынул из портфеля книжку и протянул мне. На обложке – небо с красивыми облаками и золотые купола храма. И название: «В думах о Боге». Я взяла и полистала её. Стихи и фотографии природы.
– Давайте подпишу! Прочитать что-нибудь? Вот это стихотворение мне очень нравится:
Где-то там, вдали, средь льдин,
На вершинах, на горах,
Бродит юноша один,
Молодой монах.
Всё забыто, всё как сон,
Ум в молитве вновь и вновь.
Но забыть не в силах он
Девушки любовь.
Он закрыл книгу и вернул её мне. Его глаза блестели.
– Как вам?
– Хорошо, – я с усилием вырвалась от его пристального взгляда и в смущении выдавила из себя первое, что пришло в голову: – А фотографии к стихам тоже ваши?
– Мои, – его глаза не отставали от меня. – Да что мы всё на «вы»? Я думаю, нам давно пора перейти на «ты». Не против?
– Не против…
Он резко вскочил и стал меня целовать. Настойчиво и часто. И куда придётся – в лоб, в щёки, в губы, в глаза, в шею и дальше, и ниже. Покрывал меня поцелуями, будто расстреливал из пулемёта. Изрешетил так, что живого места не осталось на мне.