Потом в комнату стали заходить другие люди – мужики и бабы. Все голые, сновали туда-сюда, смотрели на меня, что-то делали, разговаривали, смеялись. Но мне не было стыдно.
Один из мужиков отстранил Максима и по-хозяйски навалился на меня всем телом. Проник внутрь, овладел. За ним второй, третий, четвёртый. Бабы трогали меня, шептали в ухо невероятно непристойные слова.
И я закричала то ли от страсти, то ли от страха…
Да, это был сущий ад. Но именно тогда я осознала, что для меня из всех возможных адов на земле – лучше этот. Пусть будет такой ад, если нет мне в этой жизни рая. А если бы и был для меня рай – пусть он был бы такой же: где то же самое, но не тёмное, а светлое, где не похоть, а любовь, где не грубые бесы, а нежные ангелы, где я не грязная блудница, а чистая нимфа.
Именно тогда я ясно осознала свой выбор. Осознала, чего я хочу от своей жизни: мой счастливый мир. Я впервые почувствовала в себе душу, как не церковное, нелюбящее меня «нельзя», а как моё, любящее меня «можно», – я говорила со своей душой, как с лучшим другом, которого у меня никогда не было, и душа говорила мне «да». Да, я люблю тебя, не смотря ни на что, и я всегда буду любить тебя. Ибо ты – это я.
И все чудеса, какие только есть на белом свете, творятся этой силой – силой, скрытой внутри тебя. Там всё можно. Там нет никаких границ. Там реальность обращается в сон и играет с тобой в твою игру. Это как смерть, но если не испугаешься и не побежишь обратно, в свои ускользающие обрывки жизни, то с тобой может случиться непостижимое.
А жизнь – не сновидение ли? Воспоминания прошлого отличимы от виденных снов едва ли больше, чем вчерашний день от завтрашнего: и того, и другого в реальности нет, но вчера было, а завтра – здесь и сейчас – только грёзы, похожие на сон. Однако каким-то из них суждено сбыться. Ну, разве это не чудо? Жизнь вообще чудесная и таинственная штука, если поглубже в неё вглядеться. И если это сон, однажды ты проснёшься.
В последний день високосного февраля я не хотела просыпаться. Я чувствовала где-то сиплое дыхание Климента, слышала потрескивание дров в печи, отдалённый смех Феодоры, ощущала чью-то руку на своём животе, но не открывала глаза. Я не хотела видеть постылую реальность.
– Иди сюда, – вдруг произнёс тихий голос из глубины моего сна.
И тотчас меня повлекло назад – в блаженную теплоту дремлющего спокойствия и дальше, в мягкое сонное море… Но я не спала. Я продолжала осознавать реальность, хотя она и пожухла, потеряла краски, словно цветное кино вмиг сделалось чёрно-белым.
– Иди сюда, – повторил голос, став громче.
Меня закружили какие-то картинки, колко бросаясь мне в лицо, как февральская метель. Снег, снег, снег… И потом тишина. Белое полотно поля – бескрайнее и величественное. А вдали одинокий домик. Из трубы красиво и уютно валит дымок. К домику аккуратно прочищена тропинка. Туда, что ли, звал меня кто-то?
Я пошла по тропинке, поднялась по мёрзлым скрипучим ступеням на крыльцо, постояла в нерешительности и открыла дверь. В домике никого. Горит печь. Возле печи два кресла, между ними столик, на столике чашки с недопитым чаем. Тоже две, а третья пустая.
– Иди сюда, – снова голос, громко и чётко, будто где-то рядом. Его звук был женским, а отзвук мужским. Диковинная вещь. Сплю я, что ли?
За печкой была приоткрыта дверь. Оттуда бежал лёгкий сквознячок – не холодный, приятный, с каким-то цветочным ароматом, точно кто-то вот только что прошёл мимо и оставил после себя след своих духов.
Я отворила дверь и увидела лестницу, ведущую вниз, в кромешную темноту. Сердце испуганно заколотилось.
– Не бойся, – спокойно сказал голос. – Спускайся и считай ступени.
Ну, хорошо. Я наступила на первую ступеньку, ощутив её твёрдость и объём. Раз. Наступила на вторую. Два. Медленно пошла вниз: три, четыре, пять, шесть, семь… двенадцать, тринадцать… двадцать пять… Чем глубже я спускалась, тем сильнее мною овладевал страх. Двадцать восемь… двадцать девять. И всё. Что дальше? Пошарила в темноте рукой. Ещё одна дверь.
– Открой её! – потребовал голос.
Я схватила ручку и дёрнула на себя. Никак.
– Да, она тяжёлая. А ты сильная. Открывай!
Я дёрнула сильнее, и дверь поддалась. Массивная кованая дверь на проржавевших петлях. Её, похоже, никогда никто не открывал.
В проём на меня хлынул ослепительный свет, и я зажмурилась. Там, за дверью, было лето – солнце, зелёный луг, цветы, щебетание птиц, летний ласковый ветерок и ощущение радости. А вдали стояла белая беседка в виде ротонды с колоннами. В беседке сидели двое – женщина и мужчина.
– Ну, наконец-то ты нас услышала, – с улыбкой встретила меня она, молодая и красивая блондинка в откровенно-прозрачном платье, а под ним совсем ничего. – Меня зовут Ксения!