— А то! — вскинул руки барон, чуть не пришибив бедного переводчика, как муху. — Многие мои родственники считают, что скромность — залог успеха, но что бы они понимали, эти педанты-идиоты! Поэтому смело скажу вам — замков у меня целых три.
Ну все, Федор Семеныч вошел в раж — сначала драконы-комодо, теперь настоящие замки и бароны.
— Вы просто обязаны будете мне попозировать! — чуть ли не заорал уже подвыпивший Аполлонский.
— Вы что, фотограф?
— Художник, — уточнил Федор Семеныч и тут же вновь собрался — видимо, вагончик на его эмоциональных американских горках на время ушел вниз. — Ох, я же совсем не представился. Федор Семеныч Аполлонский, художник, преподаватель…
Вслед за ним представился и Грецион. Брамбеус кивнул, почесал рыжую бороду, больше напоминающую горящий лес, и повернулся к старому алхимику, смотря непонимающим взглядом. Господин Ван смотрел идентичным непонимающим взглядом.
— Эм… — пропищал худой переводчик, рядом с бароном казавшийся совсем уж глистом. — Боюсь, это моя ошибка, я не смог перевести ваше имя для господина Сунлинь Вана.
— Сун-сына кого? — удивился Брамбеус, переведя взгляд на молодого китайца. — Или я совсем подглох и вас не расслышал…
Переводчик понял, что проблема двухсторонняя, и просто указал рукой на алхимика.
— Я не могу перевести ваше имя, вот господин Ван и не понимает…
— А! — взревел барон и расхохотался так, что страшно стало всем. — Ну, это легко исправляется!
Брамбеус вновь повернулся к старому китайцу — сравнивать этих двоих визуально все равно, что персик и курагу — и проговорил, медленно, отчетливо и очень громко — к сожалению, кнопки убавления звука барона рядом нигде не значилось.
— Брам-бе-ус, вы понимаете? Брам-бе-ус, — это сопровождалось активной жестикуляцией.
Переводчик быстренько добавил что-то на китайском. Наконец, в глазах Сунлинь Вана появилось понимание — алхимик закивал, потом заговорил.
— Господин Ван говорит, что очень рад познакомиться с настоящим бароном и с удовольствием продолжит беседу, если достопочтимый барон не посчитает ее скучной.
— Любая беседа сейчас будет хороша! — забасил Брамбеус. — Нам еще долго торчать на этой посудине до первой высадки. Ну что же, раз мы познакомились, то самое время еще немного выпить — эй, официант, бармен, как вас там правильно звать? Всем любой выпивки за мой счет! Всем — значит всем в баре! И налей чего-нибудь себе, тоже за мой счет.
Барон довольно улыбнулся и утоп в диване, или же диван утоп в нем — тут еще поди разберись.
— Так о чем вы говорили, когда я прервал вас?
— Мы говорили о Зодиака, — объяснил Аполлонский, а потом повернулся к Грециону и шепнул: — Нет, точно, абсолютный барон!
— Так это же отлично! — этой фразой барона, и только ею, можно было убить пару куропаток — бам, и все. — Я как раз хотел сказать, что моя жена — Лев, хотя скорее львица, особенно по ночам, и она просто невыносима…
Грецион Психовский любил выпить, но предпочитал исключительно коктейли, да и то — раз в никогда, по праздникам, или когда нужно было хоть как-то отвлечься от студентов, деканата и скучного научного сообщества. Да, выпить он любил, врать тут бесполезно. Но чтобы пить, по-настоящему, напиваясь, да еще и крепкими напитки в чистом виде — нет, конечно, такого никогда не случалось, студенческие годы в расчет не берутся, там вообще может произойти все что угодно.
Но вечером на борту «Королевы морей» в этом правиле случилось исключение.
Если кратко — стараниями барона Брамбеуса, Грецион напился.
В оправдание профессора — напились все, только старый алхимик-китаец каким-то образом был трезв ну не как стеклышко, хорошо, а как слегка запотевшее стеклышко. То ли особенность организма, то ли напичкал себя алхимической отравой — но какая, собственно, разница.
Изначально, Психовский и Аполлонский собирались посмотреть на звезды — ночью, посреди океана это было то, что нужно в завершении дня. Но Грецион понимал, что теперь ему уже не до звезд, потому что они скоро не на небе, а перед глазами начнут плясать. Затуманенный и опьяненный разум все же подсказывал телу, что надо поспать, думать уже на трезвую, свежую голову — это профессор и хотел предложить Федору Семенычу, но у того были свои планы на вечер.
— Да, я с’бр’лся см’треть на зв’зды вм’сте с б’роном! — попытался сделать максимально серьезное лицо художник, слегка заваливаясь набок.
— Ты пьян, как сапожник — нет, даже сильнее, — профессор находил силы говорить более-менее связно.