Грецион-Змееносец, так удачно оказавшийся под своим Зодиака, дежавю не испытал — оно прокатилось по другим оттискам, но только не по этому. Только привычная дурнота никуда не делась — только сделалось сильнее от скрежетания в голове и запаха гнили.
Брамбеус все еще соображал, даже в этом оттиске. Вариантов-то было не так много — если он правильно понял знак профессора, что надо было учудить какую-то пакость с письменами. Только вот стену барон даже при всем желании не разломал бы, тем более что надписи оказались повсюду. Замазать заклинания было нечем, а ружье — вот так подстава — в этой ситуации никуда не годилось.
Вдруг на Брамбеуса снизошла идея, в голове слабым огоньком замерцала та самая лампочка прозрения. Если он понял ситуацию правильно, то все дело в том, что кто-то где-то шепчет какие-то слова, из-за заклинаний на стенах они становятся сильнее, а звуки в голове причиняют боль…
— Что ж, — рассудил барон. — Тогда ситуация решается на раз-два. Нет звука, нет заклятий, нет и проблем.
Брамбеус набрал в грудь воздуха и заорал, что есть мочи. Древние камни словно бы задрожали и скукожились, ведь по храму понесся рык великана, клич предводителя викингов, пропущенный через сотни рупоров — Барон кричал, не останавливаясь. Голос громом катился по коридорам, не видя препятствий, проходя сквозь стены и даже снося незадачливых насекомых, не ждавших никакой беды.
Не переставая орать, схватив ружье под мышку, Брамбеус потащил все еще лежавших попутчиков вверх по лестнице, возвращаясь то за одним, то за другим.
Тут барон обратил внимание на какой-то невнятный писк, но не стал особо задерживаться на этом нюансе. Писк повторился — оказался голосом Федора Семеныча.
— Барон, хватит! — кричал тот, но его голосочек просто млел по сравнению с каменным ором Брамбеуса. — Хватит, все кончилось!
Барон остановился, только когда Аполлонский не выдержал и пнул его.
— Спасибо, а то последние две минуты мы страдали не от заклятий, а от вашего крика.
— Ого, — обалдел барон, дивясь результату. — У меня что, получилось?
— Как видите, — кивнул художник, — вы заглушили эти отвратные звуки, а потом все вернулось на круги своя. Надо же, эти письмена работают почти как колонки — весь храм в динамиках, ого.
— Тогда нам бы поторопиться, пока этот Визирь Духовного Пути, или как его там, не очухался и не начал шептать заклятия снова, — предложил барон.
— Да, хорошо бы, — Аполлонский оглядел попутчиков — все, кроме профессора, поднялись на ноги. — Грецион? Ты опять помер, что ли?
Профессор, продираясь сквозь боль, ставшую невыносимой, помотал головой:
— Дежавю нет… но…
У Аполлонского была хорошая память, которая работала подобно русской рулетке — выстреливала нужной информацией спонтанно. За разговором в баре художник мог внезапно вспомнить пари, проигранное собеседником десять лет назад, и ничего не оставалось делать, как залезть на стол и кукарекать — нет, это не метафора. Вот и сейчас Федор Семеныч подметил:
— Ты уверен, что родился Стрельцом? Просто если дежавю вроде должно было случиться, а вроде — не случилось, то у меня предположение, что ты Змееносец. То самое исключение из правил, ну, помнишь, когда знак выходит из Зодиакального центра.
Инара задумчиво переводила взгляд с художника на скрюченного профессора. На лице отображалось словно тиканье слегка проржавевших часов.
— А ведь вы правы…
— Плевать, плевать, — Психовский резко обхватил затылок руками. — Как же на это сейчас плевать! Зодиака, не Зодиака…
— Тогда, — Брамбеус внезапно ухмыльнулся, обведя взглядом всех остальных, — как насчет пробежки, а? В здоровом теле…
— Мертвый дух, — закончил Аполлонский. — Мой уж точно: лестницы, пробежки… вы видимо и вправду решили меня убить.
— Да какой нам к чертям толк от вашего здорового тела и духа! — снова не выдержал профессор. — Пусть это все быстрее закончится, и прекращай ныть, Феб, хватит, просто закрой свой рот и беги!
— Мда, совсем плох, — присвистнул Аполлонский.
Грецион пропустил замечание мимо ушей.
— Кто последний, — выпалил Брамбеус, не обращая внимания на все остальное, — тот берет на себя этого гадкого Дракона-Змеюку!
— Надеюсь, до этого не дойдет, — буркнул художник, когда барон понесся — ладно, покатился чугунным шаром — вверх по лестнице.
Федор Семеныч все же улыбнулся, подумав, что и Грецион сделал бы так же — даже перед лицом катастрофы, барон не терял энтузиазма. С улыбкой в самую гущу событий, навстречу неизведанному, из полымя в еще одно полымя, потому что огня было уже предостаточно.