Спазм боли сдавил голову, словно прессом. Профессор закричал — Дракон зашипел в ответ и сделал осторожный шаг.
— Давайте я просто приложу его ружьем по голове, — напрягся Брамбеус.
— Вы Грециона хотите жахнуть? — не понял художник.
— Дракона! Он уже раз получил от меня…
— А. Я, пожалуй, все это дело зарисую, — предложил Федор Семеныч. — В таких ситуациях всегда нужен либо бард, либо художник.
— Нет, — вмешалась Инара, взяв барона за руку. — Это должна сделать либо я, либо профессор…
— Почему?
— Потому что мы рождены под Змееносцем, — прошептала девушка. — И то, что мы совершим сейчас, будет едино для всех оттисков — а у нас всего одна попытка, барон. Надо остановить Дракона здесь и сейчас, и если Дракон возьмет над нами верх, то…
— Ясно, каюк, — не выдержал Аполлонский.
Сируш взревел. Сунлинь Ван положил руку на пояс. Всего одна попытка…
— Профессор, — крикнула Инара. — Профессор, вы Змееносец. Вы должны справиться с ним, обязаны…
Грецион слышал, но не хотел слушать — он просто мечтал отключиться, упасть в сладкое забвение, где нет боли, а наружу не рвется гневное пламя, но они хотели, чтобы он столкнулся с Вавилонским Драконом, но Дракон постепенно убивал его, делал боль невыносимее, и Психовский не понимал, почему, почему так происходит, в чем причина…
— Я ничего не обязан вам! Проклятье, Змееносец, не Змееносец, да разве есть разница?! Я не могу, мне плохо, Дракон делает все это невыносимым… я, черт вас дери, столько раз умирал, и каждый раз понимал, что умираю! Знаете, какого это, чувствовать, что тебя только что не стало, ты сдох как собака в подворотне, но вот он ты, живой, а где-то в другом месте валяешься мертвый!? И каждый раз вновь приходил в себя с тошнотой, с болью, с дежавю, черт, нет, черт… И каждый гребаный раз я видел эти проклятые глаза, они тянули за собой, а боль не прекращалась, боль только… сильнее!
Последнее слово Грецион выкрикнул так громко, что его не грех напечатать огромными буквами, которые, весом в несколько тон, упали на пол святилища.
Сируш, внимательно наблюдавший за профессором, придвинулся вплотную к нему.
Инара замерла.
Зверь, мелодично шипев, глядел на Психовского.
— И ты, чертова тварь, ненавижу, ненавижу, что погнался за тобой!..
Профессор, не убирая рук от головы, поднял взгляд и посмотрел в безумно глубокие глаза Вавилонского Дракона, полные бесконечного космоса — они потянули профессора за собой, к сотне царей, ко всему тому, что было частью дракона, к мерцающему сизой ненавистью огню Змия-Тиамат внутри, и тогда Грецион увидел в этих глазах…
Грецион увидел самого себя внутри Дракона.
Новый спазм оказался сильнее всех остальных, но Психовский не помнил, закричал или нет — потому что с этой болью, на уровне бреда, помутнения сознания, пришло понимание. Все осколки собрались воедино, мучительная загадка рассыпалась пеплом ясности, потому что там, внутри Вавилонского Дракона, был он — он, последним посмотревший в глаза зверя в стольких оттисках и умерший там, отдав свою душу, отдав самого себя Вавилонскому Дракону.
Все это время профессор бежал, гнался за самим собой, сталкивался с собой, и от этих встреч ему становилось дурно, потому что он смотрел будто бы на изнанку себя: так много Грециона из разных оттисков оказалось внутри, что дракон и был Греционом.
С каждым дежавю, с каждой смертью, с каждой близостью к исковерканному себе самому, Дракон внутри Грециона, эта первобытная злоба, дремлющая внутри каждого без исключения, просыпалась — профессор, сам того не ведая, будил своего Дракона. Ведь, вопреки предрассудком, убив Дракона, мы не становимся им — лишь будем своего внутреннего, так и ждущего хотя бы тени возможности, чтобы вырваться наружу.
И теперь они смотрели друг на друга: человек внутри Дракона, и Дракон внутри человека.
Воплощение первозданной человеческой тьмы, и первозданная человеческая тьма, взявшая верх.
— Это я… — просипел профессор, вставая — ноги почти не держали. — Ты, проклятая тварь, что б тебе пусто было, это и есть я. Дракон, вырвавшийся наружу, гребаный Змий, ты… я, я, я…
И тут профессор, падающий обратно на каменный пол, понял, что должен — что должен был сделать все это время.
Победить самого себя — забавно, какой извращенной и реальной может оказаться метафора.
Упав, Психовский схватил зверя за птичью лапу и потянул вниз. Существо зашипело, забрыкалось, и полоснула Грециона по руке второй лапой. Профессор застонал.