Но Грецион поспешил с выводами.
Он хотел уже было развернуться и уйти посмотреть, что там вышло у Аполлонского, но в этом оттиске Психовский действовал как-то медленно и нерасторопно, а потому заметил на земле абсолютно человеческие, еле-заметные следы. Грецион нагнулся, чтобы изучить их – он успел только подметить их легкость и изящество, а потом резко поднял голову, заметив движение в глубине леса.
Вот теперь внутри профессора пожаром загорелся интерес. Грецион рванул глубже в смыкающиеся деревья.
Следы попадались все чаще.
Вскоре, размытое движение повторилось – на этот раз Психовский различил силуэт существа, сам себе по началу не поверив. Сперва метающийся призрачными бросками силуэт напоминал просто дракона-комодо, а они умеют не только лежать, но и бегать, это профессор знал, ничего удивительного в этом не было. Но Психовский разглядел нечто особенное в мотающемся звере, нечто, напоминающее Грециону древнее существо, скорее даже мифологическую тварь, сошедшую с фресок… и эта метающаяся тень абсолютно точно могла похвастаться рогом.
До Психовского дошло, что это за зверь такой, и внутри запели ангелочки – в случае профессора, скорее заорали в разнобой, как сирена.
В этом оттиске реальности – одном из многих – профессор незамедлительно кинулся вперед, не обращая внимания на вполне человеческие следы, да и вообще ни на что, кроме прорисовавшегося в голове изображения зверя. Грецион наступил на что-то и уже успел проклясть пресловутые корни, которые здесь так и норовили поставить подножку, чтобы листы высоких деревьев дружно захихикали.
Но это был отнюдь не корень.
Психовский, сам того не заметив, в этом оттиске наступил на хвост отдыхающего в траве дракона-комодо. Тот, хоть и уменьшился давеча от возгласов профессора, разозлился – еще бы, кому такое понравится. Рептилия решила действовать – не перевелись еще на земле комодской смелые потомки динозавров.
Профессор даже ничего не успел осознать, а огромная ящерица с молниеносной для себя скоростью и бешеной силой прыгнула на Грециона, сжав мускулистые челюсти на его шее. В глазах у того потемнело, кислород будто бы перекрыли, а мир все отдался и отдалялся…
Перед тем, как провалиться в никуда, профессор увидел ту тварь с тысячи фресок – он так и не понял, напала ли на него она, или просто наблюдала за всем издалека, но в память врезались ее глубокие глаза без дна, завораживающие, хватающие и забирающие.
И Грецион Психовский умер.
Рыбы. Глава 3. Причуды старого китайца
…месяц Ячмень
в небе Рыбы
тока равнины наполняются,
на нивах широких серпы не ленятся
месяц радости сердца Эллиля
месяц Эа…
Из «Астролябии В»
– Кажется, это где-то уже было, – пробубнил профессор Грецион Психовский, замедлив шаг и остановившись.
В этом оттиске под ногами хрустнула обычная ветка.
Голова потяжелела от до тошноты противного чувства дежавю, которое имело свойство падать как снежный ком на голову, утяжеленный свинцовым ядром – профессор и в целом чувствовал себя как-то не очень, а тут еще и эта непонятная гадость решила: гулять так гулять.
Грецион помотал головой в поисках скользящей тени, но ее уже и след простыл – вот и думай, то ли умом тронулся, все-таки возраст уже, пора и в сумасшедший дом, то ли просто поддался мимолетной игре света и тени, они – те еще шутники.
Про следы на земле профессор словно и забыл.
Постояв еще немного, не заметив более ничего интересного и избавившись от колючего, как стальная стружка, осадка после дежавю, Психовский развернулся и поспешил прочь из леса, слегка расстроившись – можно было забрести еще глубже, но профессору было откровенно лень.
Вот тебе и остров Комодо – трава, драконы и какие-то леса без намека на интересности и древние постройки.
Но если бы то, что так наивно мелькало вдалеке, оказалось реальным, если бы он увидел это – вот тогда дела приняли бы интересный оборот. Но, как там стали говорить в народе? Не сфотографировал – не было. А раз уж не увидел – тем более.
Аполлонский наконец-то переместился в пространстве, но не слишком сильно – если бы не следы на мокром песке, никто бы и не заметил этого передвижения. От одного ящера художник перекинулся к другому, лежащему неподалеку – видимо, Федор Семеныч собрался перерисовать каждую особь на острове, чтобы уж точно удовлетворить художественные потребности.