– А, профессор! – загремел тот, завидев Психовского. – Прошу к столу! Завтраки тут, конечно, не такие сытные, как на нашем почившем лайнере и уж тем более в моем имении, но эти фрукты прекрасны! Главное – съесть достаточно.
– Спасибо, барон, – улыбнулся Психовский и уселся за каменный стол. Грециону показалось, что даже голос Брамбеуса, подобный раскатам грома, не так ударяет по голове, как разговоры вполне себе тихо изъясняющегося магуса Заххака. В этом определенно что-то было.
Съев нечто наподобие фруктового салата и обильно запив, профессор помотал головой:
– А вы не видели Аполлонского?
– Как же не видел! Видел, и завтракали мы вместе. Ну, если считать первый заход… Он проворчал, что сигареты отсырели, что здесь нет кофе, слопал что-то жутко сладкое – даже я к такому не притрагиваюсь! – и убежал куда-то… в город. Это же город, да?
– Город, барон, город. Город без названия и с таким количеством непонятного, что у меня мысли путаются.
– Ну, это повод хорошенько поразмыслить и поспекулировать! Но, – Брамбеус поднял указательный палец, – только после хорошего завтрака!
– Пойду поищу моего ненаглядного Феба, – Психовский встал. – А вам приятного аппетита.
– Эх, ничего вы не смыслите в завтраках! – в шутку проворчал борон и пошел на четвертый круг.
Немного поплутав по близлежащим улочкам, профессор дошел до лемурийского рынка, который ничем не отличался от какого-нибудь древнеримского, древневавилонского, да пусть даже современного. Под тканевыми тентами – чаще всего, конечно же, фиолетовыми – покоились россыпи ларьков, где лемурийцы торговали практически всем, от мала до велика: начиная фруктами, заканчивая – драгоценными побрякушками. Психовскому почему-то представился Кортес, с восхищением смотрящий на такие же торговые ряды ацтеков; с таким же наслаждением, как Брамбеус, поедающий угощения местных жителей – а потом нещадно вырезающий всех вокруг мечем и огнем, прикрываясь верой, хотя его вера, надо быть откровенным, местами была столь же жестокой, что и кровавое жертвоприношение – да и то, сам Кортес видимо верил в деньги и только в деньги, а благочестье – так, превосходный фасад. Грецион порой воображал, что было бы, если б ацтеки до сих пор жили и процветали – сколько бы древних тайн и секретов можно было узнать, но жестокий путь оказался самым простым и надежным, а оттого всевозможные открытия канули в небытие. И так, думал Психовский, раз за разом, от народа к народу – мы сами хороним свое же прошлое под пеплом истории, пачкаем руки в крови, а потом долго сидим и удивляемся: «почему же так сложно узнать, что происходило в далеком прошлом, чем славился тот век, каким был тот народ?».
Возвращаясь к рынку – Федор Семеныч, покуривающий, нашелся именно тут.
– Я ни капли не сомневался, что ты просушишь свои сигареты и будешь курить получившеюся дрянь, – Грецион решил подойди к художнику со спины – для пущего эффекта.
– Грецион, твою то ж… – Аполлонский закашлялся от неожиданности. – Любитель сюрпризов, черт, я чуть не подавился. Может мне на тебя тоже поорать, как вчера вечером? Нет, удивительно, но ты не прав – это какие-то местные сигары, и то без табака. Но хотя бы сладковатые на вкус.
– Если это что-то вводящее в транс, выводить я тебя оттуда не буду.
– Я выкурил вторую, в астрал пока что не ушел, – Федор Семеныч затянулся. – Кстати на шутку ты не обижайся.
– С чего я должен обидеться?
– С того, что ты постоянно это делаешь, просто всем своим видом виду не подаешь – вот так-то. Вас, Раков, разок уколешь – и все, словно мечом в сердце.
– Да не обиделся я, пока, – всем своим видом Грецион показал, что виду не подает. – У меня к тебе два вопроса: как ты перенес храп Брамбеуса и где ты достал эти папиросы, хотя я бы скорее сказал очень дешевые самокрутки?
– Первое – элементарно, Грецион! Если я усну, меня пушечным выстрелом не разбудишь. Второе не менее элементарно – я их купил на рынке. Удивительно, правда? – художник хихикнул, вновь закашлявшись. Дым от сигар-самокруток, как показалось Психовскому, был каким-то сладко-острым – смесь меда и красного перца.
– И на какие, позволь узнать, шиши?
Аполлонский потряс блокнотом.
– На художественные! Я просто нарисовал весьма, кстати, симпатичный портрет хозяина лавки и его сынишки.
– И этого хватило на мешочек папирос? – Грецион показал на тряпичный мешочек, привязанный к ремню художника.
– Не только! Еще мне вручили в благодарность аметистовый медальон.