Часть Грециона Психовского очень радовалась, что хотя бы лемурийцы додумались до такого подхода.
– Я вот только не совсем понял… – нарушил общее молчание Брамбеус.
– Да? – выполз из панциря раздумий профессор.
– А кого хоронили-то?
– Мою дочь, – ответила подошедшая Бальмедара.
– А, – вылетело у барона.
– О, – выдавил художник.
– Мои со… – начал было Грецион.
– Не стоит, профессор, – магиня опять улыбнулась, и опять – той странной улыбкой. Теперь Психовский чуть больше понимал, почему Бальмедара улыбается так грустно и чудно́, но что-то все равно не давало ему покоя, у этого Ящика Пандоры приоткрылась лишь крышечка20. – Жизнь продолжается, жизнь меняется и… возрождается в иных вещах.
Магиня показала в сторону леса.
– Так говорит Духовный Путь, профессор.
– Только Духовный Путь? – прищурился Грецион.
– Не только. Конечно, не только… – добавила она чуть тише.
Они помолчали.
– Нам пора обратно, – подытожила Бальмедара. – Вам, Федор Семеныч, наверняка захочется еще раз прокатиться на наших ящерах?
– Да как-то даже теперь не знаю… – промямлил поникший художник.
– Не берите на себя мое горе, – вздохнула Глас Духовного Пути. – В конце концов, это не ваша вина.
– А чья же? – невзначай уточнил профессор.
Бальмедара промолчала.
И тогда Грецион понял, что запутался во всем происходящем окончательно.
Огромная змея дремала на ветке, никого не трогала, примус, правда, тоже не починяла – в общем, грелась на солнышке под разноцветным небом, которое днем выглядело слегка выгоревшим, не столь ярким и контрастным, как ночью.
Поэтому, когда змею резко схватили за свисающий хвост и потянули вниз, она даже не успела зашипеть, а лишь с шорохом пронеслась сквозь ароматные лисья, эластичные ветки и отнюдь не столь эластичные сучки́ и, набив пару-тройку шишек, увидела своего обидчика.
Змеи, по природе своей, очень милые животные – по крайней мере те, что не владеют гипнозом и не заключают сделок с тиграми-гордецами. Пока вы не трогаете рептилию, она – за исключением не евшей уже пару недель – не трогает вас. Ну а уж если змею кто-то побеспокоит, то реакция ее будет молниеносной, и нужно молиться, чтобы смерть наступила мгновенно, а не от бесконечно изнуряющего, иссушающего тело яда.
Вот и эта змея, бронзовые чешуйки которой монетами блестели на солнце, среагировала быстро – уже раскрыла пасть, зашипела и накинулась на обидчика, но на полпути остановилась перед добрым старческим лицом с козлиной бородкой так резко, словно бы за личиной этого милого дедули скрывался сам дьявол, в средние века больше предпочитавший черных пуделей. Но что поделаешь, времена меняются, и даже силам тьмы приходиться меняться вместе с ними.
Но дедулечка был самым обычным – просто он прошептал что-то, отчего рептилия мгновенно успокоилась и уползла восвояси, искать другую ветку. Могла бы – пустилась прочь со всех ног.
Достопочтимый алхимик Сунлинь Ван улыбнулся. Змеиному языку его никто не учил, но пару других фокусов – эксклюзивно для китайского общества алхимиков – он все же знал.
Старый китаец вновь поднял тоненькую ручку вверх, к гибким, но довольно толстым веткам. Ветка хрустнула и отломилась, свалившись на землю. Сунлинь Ван поднял получившийся посох и разломал еще на четыре части, каждую из которых привязал к поясу.
Позади шуршала высокая трава и хрустели ветки, но на этот раз их ломал не китаец. Внезапно, звук прекратился.
– Не переживайте, – вдруг сказал Сунлинь Ван в пустоту, будто бы спятив – но пустота отнюдь не была такой пустой, какой могла показаться. В лесу пространство чудесным образом расширяется, и порой тяжело заметить даже шагающего рядом. – У меня к вам много вопросов, но идите своей дорогой – вы идете давно, с самих островов Комодо. Идите, там, куда вы спешите, вы куда нужнее. А мне нужно… закончить одно дело и понять несколько вещей.
Почему-то старик знал, что его обязательно поймут – вскоре трава снова зашуршала.
Алхимик опять улыбнулся, подняв голову и посмотрев в глубь леса. Прикинув, что до наступления ночи еще далеко, китаец присел прямо на землю, прикрытую огромными листьями какого-то папоротника, и тут же вспомнил, что у него с собой нет ножика – а ножик был необходим.
20
Автор, как и Грецион, знает, что это был кувшин, а никакой не ящик и не шкатулка – но где бы мы были без красивых образов?