Сейчас, действительно, все остальное было не столь важно – Грецион мчался на поиски Аполлонского.
Федор Семеныч находился где-то на грани миров: художественного и реального. Карандаш в его руках совершал невероятные трюки, то оказываясь в одном углу листа, то – в совершенно противоположном. Художник напоминал обезумевшего паука, использующего все восемь лапок для скоростного плетения паутины – но вот только из-под руки Аполлонского постепенно выходил портрет сидевшей напротив лемурийки – чуть полноватой, – приправленный, конечно, вымышленными деталями. Федор Семеныч как минимум зачем-то добавил девушке карандашных веснушек, как максимум – наворотил с задним фоном такое, что страшно. Там теперь гуляли какие-то здоровые рептилии, ни то драконы, ни то динозавры – короче говоря, художник разошелся.
Карандаш остановился – Федор Семеныч подумал, чего бы еще интересного добавить, чтобы портрет выглядел совсем по-героически. В голове вылупилась какая-то светлая мысль, и рука вновь задергалась.
– Среброкистый Феб, – раздался крик. Лемурийка обернулась, а вот Аполлонский – отнюдь, проигнорировал восклицание. Когда художник уходил в работу с головой, он даже не замечал телефонных звонков – как-то раз студенты целый день трезвонили ему, потом раздобыли адрес в деканате, приехали домой, звонили в дверь, но никто все равно не открывал. Так они и подумали, что их преподаватель, стало быть, склеил ласты, и уже обрадовались, что рубежный контроль отменяется, но закончивший работу Федор Семеныч как раз в это время открыл дверь, сказав:
– Я все прекрасно слышу.
Потом он оглядел кислые лица студентов и добавил:
– Если вы подумали, что я помер и рубежного контроля не будет, не дождетесь.
А после Аполлонский пригласил всех на чай и долго травил самые непристойные байки о художниках, которых знал в достатке: одного Дали и Ван Гога с Гогеном хватало на добрых три часа, а уж когда начинались приключения Тулуз-Лотрека в кабаре…
– Феб… – на этот раз Грецион потряс художника за плечо – это возымело эффект.
– Я работаю, – промямлил Федор Семеныч и вновь склонился над блокнотом.
– Это важно, – не мог угомониться Психовский.
Художник тяжело вздохнул, вспомнив недавные перепады настроения профессор.
– Только прекрати трясти меня, – выпалил тот и посмотрел на сидящую напротив лемурийку, потом – обратно на блокнот. Снова вздохнув, Аполлонский выдрал лист и вручил его девушке.
– Прошу меня простить, – улыбнулся он и, недовольно заворчав, повернулся к Грециону. – Я бы ни за что не отвлекся, не зная, что ты можешь на меня снова наорать, и у тебя будет рациональная и не пустяковая причина дергать меня – как и всегда. Вот будь ты каким-нибудь там Близнецом…
– Занимательную астрологию мы отложим на потом, – профессор отвел друга в сторону, слишком уж сильно дернув и схватив за плечо, словно таскал мешок с картошкой. – Потому что сейчас начнется еще более занимательная астрология.
– Мне готовиться к лекции, о любитель учить всех и вся? Уже полез за зачеткой…
– Ну, почти, – Психовский хотел ухмыльнуться, но у него не вышло, недобрый оскал почему-то никуда не сошел до конца. – Я понял, почему меня беспокоят все эти змеи.
– Ты имеешь в виду, ящерицы? – Аполлонский поправил шляпу.
– Нет, змеи. Каменные, – словно в доказательство, Грецион ткнул в сторону ближайших колон – художник прищурился, потом кивнул. – Ты же в курсе, что почти ни в одной архитектуре цивилизаций древнего мира этих гадин не использовали?
– Тебе честно сказать? Более-менее в курсе.
– Отлично. И ты, наверное, знаешь, почему.
– Ну, потому что… – договорить Федор Семеныч не успел.
– Потому что змеи, – продолжил вместо него Грецион. Художник не обиделся – он знал, что, если его друг пустится в объяснения и лекции, его даже летящий навстречу паровоз, груженый динамитом, не остановит. Грецион в этом оттиске учился сам и учил других всю жизнь, – всегда были на плохом счету, за редким исключением. Змеи живут в земле, они для многих олицетворяют смерть, приход из подземного мира. Давай с тобой вспоминать религии. В Древнем Египте огромный змей Апоп – воплощение тьмы и зла, готовое пожрать солнце, добавим туда еще немного демонов-змей из мира мертвых Дуата. В Вавилоне чудовище Тиамат – дракониха, но считай, почти змея, было тем же воплощениям зла и мрака, после убийства которой сотворили привычный нам мир.
– Георгий Победоносец, – подсказал Аполлонский.
– Именно! Даже если мы идем в веру в одного бога – тут тебе и драконо-змий, которого пронзают копьем, и сам змий-искуситель. Да даже Греки не особо любили этих чешуйчатых, думаю, про Гидру особо вспоминать не надо будет, и злому лику бога Диониса приписывали змею, связь с миром мертвых. А еще там же у Тифона ноги змеиные, в мелких поселениях у Черного моря змей считали символами смерти, про Василиска я вообще промолчу…