Вдруг посреди этой мрачной картины ни с того ни с сего появился Аполлонский.
– Эй, Грецион, – услышал профессор, вернувшись в реальный мир. – Так и будем сидеть?
Психовский, вынырнув из размышлений, сперва посмотрел на пол – и только сейчас разглядел на белых камнях изображения четырех ни то пернатых змиев, ни то драконов, своими телами составляющих кольцо – затейливая композиция, ничего не скажешь.
– Грецио-о-о-н, – настойчивей протянул Федор Семеныч.
– Да закрой ты ж рот на минутку! – гаркнул профессор. – Дай в себя прийти.
– Нет, ты приходи на здоровье, только не кричи, это я, старый-добрый Аполлонский. Но мне вот лично надоело сидеть и насвистывать песенки. А ты приходи, приходи – только давай на свободе, а?
Грецион посмотрел на явно раздраженного сложившейся ситуацией художника – тот зачем-то встал и теперь крутил в руках соломенную шляпу.
– Я бы с удовольствием, но если ты забыл, то мы немного в чертовой темнице, хоть без железной девы – и темницу эту явно строили не на отвались. А у меня все, как обычно, трещит и шатается внутри. Если у тебя есть идеи…
– Грецион, – хмыкнул Федор Семеныч. – У меня есть опыт в этом деле.
Профессор вздохнул. Опыт Аполлонского сводился к тому, что однажды его посадили в изолятор на двое суток – а ведь все началось с вечера пятницы: в каком-то даже не кафе, а скопище хипстеров и художников, Федор Семеныч пообщался с одним джентльменом (так он думал до того рокового дня) о творчестве… казалось бы, что страшного может произойти? Беседа извилистыми тропами дошла до работ российского авангарда, и Аполлонский начал доказывать, что картины Кандинского гроша медного не стоят, это просто какие-то треугольники с черточками, и динамики в этой его геометрии – ноль. И все бы ничего, да только собеседника это так задело, что начался жаркий спор, раскалившийся до сумасшедшей драки – бедного джентльмена пришлось увозить на скорой. Соль истории в том, что каким-то неведомым образом Аполлонскому удалось просидеть двое суток, а не пять, как было положено – но Федор Семеныч мог прикинуться белым ангелочком, если очень уж прикипало.
– Если ты сейчас опять вспомнишь ту историю с дракой… – протянул Психовский.
– Грецион, а ну-ка посмотри на меня, – с неестественной для себя суровостью чуть ли не рявкнул художник. – У меня всегда есть идеи. Но конкретно сейчас у меня есть идеи, как нам выбраться, а тебе так плохо, что ты срываешься на людей. Так что просто сиди и слушай, хорошо?
Пока профессор задумчиво смотрел на друга, тот достал лемурийскую самокрутку-папиросу и закурил.
– О боги, – вырвалось у Грециона, но он тут же поправился: – Точнее, о Духовный Путь! И что ты на этот раз придумал, Феб? Надеюсь, нас вызволят музы.
– О нет, – в воздух рванула струйка остро-сладкого дыма. – Все куда и куда прозаичней.
Барон Брамбеус не привык скрываться. Нежелание и неумение скрываться – при таких-то габаритах – в некотором плане даже было его отличительной особенностью, фишкой. Брамбеус привык входить в любые места шумно, громко и так, словно бы дверей перед ним не существовало – в общем, о появлении барона обычно узнавали минут за десять до его прихода, потому что сложно не услышать басистый, раскатистый смех, от которого даже несчастные куры несут яйца (поговаривают, что раз такое случалось и с петухами).
А теперь барону пришлось почувствовать себя в роли, как ему думалось, ниндзи (да, он склонял это слово) – бедный Брамбеус так разнервничался, что вцепился в ружье с отсыревшим порохом обеими руками, как гимнаст за свой шест.
Выслушав достопочтимого алхимика – с каждым словом которого глаза барона становились все шире и шире, – Брамбеус понял, что всему действительно может настать самый настоящий каюк, и Психовского с Аполлонским надо найти. Очень деликатно поспрашивав местных, алхимик с бароном все же узнали, что двоих друзей без сознания тащили в храм – тогда китаец выругался, но на этот раз хотя бы шепотом. Барона, к слову, поразило, как легко достопочтимый Сунлинь Ван общается с незнакомыми людьми, даже не просто незнакомыми, это еще полбеды, а с представителями древней цивилизации! Но алхимик, похоже, умел находить ключик от любой дверцы – с таким навыком иди людей обдуривай, а не Философский Камень ищи, рассудил барон.