Брамбеус замер – под ногами предательски захрустел древний белый камень, и кусок ступеньки раскрошился. Сунлинь, ступающий впереди – бесшумно, словно бы вообще паря над землей, – повернулся и приложил палец к губам.
Барон кивнул.
– Нет, – подумал он, продолжая спускаться – выглядел барон ровно как медведь, идущий по канату. – Все же надо было Сунлиню одному идти вниз, а я бы просто приложил его преследователей по голове, уж что-что, а это…
Брамбеус сильнее вцепился в ружье.
Они спускались в глубины старого храма в поисках темницы – как подсказывала барону практика европейских замков, эти места не столь отдаленные обычно находились на самых, самых нижних ярусах. Сунлинь Ван сперва поспорил, но потом согласился, посчитав, что лучше начинать снизу, постепенно возвращаясь наверх – Брамбеус углядел в этом какую-то восточную мудрость, от него, варвара, ускользнувшую.
Когда они спустились в самый низ, барон выругался – темно там было хоть глаз выкали, и слабенькие синеватые «фонари» не спасали.
– И что теперь? – прошептал Брамбеус. Но шепот его, и без того слишком громкий, чтобы считаться таковым, отразился от стен и рыком пронесся по подземельям.
– Постараться быть тише, – ответил алхимик. – То, что нам повезло спуститься без приключений, не значит, что приключений не будет совсем.
Про себя старый китаец добавил вот что: «Скорее всего, приключения только начнутся».
Сунлинь Ван вглядывался в черноту, пытаясь сосредоточиться, да вот только ему постоянно мешали звуки, издаваемые Брамбеусом. Тот, как какая-то старая развалина со свалки металлолома, то кряхтел, то сипел, то прочищал горло. Так что спокойный спуск в подвалы храма алхимик считал чистой удачей.
А еще Сунлиню Вану абсолютно не нравилась темнота вокруг. Она была какой-то неживой, колючей и застоявшейся – в принципе, рассуждал алхимик, любая темнота должна отталкивать человека, но конкретно в этой таилось нечто до ужаса противное. Даже запах клубничной зубной пасты и соловьиное пение, которые своими чарами впечатывал в голову храм, не помогали справиться с дискомфортом.
И тут в воздухе что-то заискрилось.
Достопочтимый алхимик даже не успел понять, что конкретно, потому что в эту же минуту барон ненароком споткнулся и шлепнулся на землю, как огромный шкаф, да вот только чугунный снаружи и набитый этим же чугуном. Грохот, ясно дело, был грандиозный.
Покалывание усилилось, а в голове словно застучали молоточки.
Вот теперь Сунлинь Ван понял, кто идет им навстречу.
– Наверх, – шепнул алхимик. – Нам срочно нужно наверх.
– У меня есть ружье, – возразил встающий барон. – Да, оно не стреляет, но я могу приложить…
– Наверх, – повторил старый китаец и положил одну руку на змеиный клык, привязанный к поясу. В отличие от Брамбеуса, ничего не смыслящего в мистицизме и магии, Сунлинь Ван знал, что иногда словом можно убить.
А в случае с идущим им навстречу Заххаком – вполне буквально.
В другой стороне, никем не замеченная, по мрачным подвалам Лемурийского храма лучиком лунного света скользила Инара.
Девушка неслась вперед, как нож по маслу, радуясь, что внутрь она проникла незамеченной. Клетка с Вавилонским Драконам, по ее соображениям, должна была находиться относительно рядом, в одном из многочисленных соседних подземных помещений, но Инара шла не туда.
Она знала, что профессор попал в темницу, поговорив с ее матерью, и спешила к темнице, молясь всем богам, чтобы Психовский не проболтался о ней ни Бальмедаре, ни Заххаку.
Голову, как ветер пустой дом с открытыми окнами, сквозил запах корицы и стрекотание сверчков, ее личные ощущения от этого места. Камни здесь, под землей, давили на сознание, заставляя шагать быстрее, чтобы сделать дело и уйти.
Девушке становилось дурно в темноте, потому что Инара до невозможности любила свет, неважно, какой – лунный или солнечный, главное, чтобы это был просто свет. Инара писала стихи – лишь иногда, когда было настроение, в особенности, когда ей не хватало света, не хватало пространства, чтобы вдохнуть, когда ей казалось, что тиски свободы сжимаются и сплющивают – девушке, как и многим другим в легкой, порхающей юности, казалось, что мир сам по себе – место свободное и светлое, а тьма и дискомфорт приходят откуда-то оттуда, со стороны, и ты можешь справиться с ними в одиночку, сделать мир лучше – как получиться. Когда Инаре хотелось сделать мир капельку справедливее, капельку свободнее, капельку правильнее, словно открыв окно и пустив сквозить горную утреннюю свежесть, девушка всегда писала стихи, пахнущие для нее душистыми цветами: розами, пионами, лилиями и теми огромными, фантастическими, что росли только в Лемурии.