Списав это на игру света и тени от палящего пламени, барон принял боевую стойку.
– Ну давай, – поманил он Сируша свободной рукой. – Иди к папочке.
Как оказалось, подготовился к бою Барон напрасно – зверь зашипел и, не желая больше иметь дела с ружьем, рванул дальше.
Брамбеус закашлялся – пожар разошелся не по-детски.
– Господин Сунлинь Ван! – позвал барон. – Оставляю зверя вам, будьте осторожны!
Прищурившись и слезящимися глазами глядя сквозь черный дым, Брамбеус увидел, что огонь подбирается к телу отключенного им лемурийского мага.
Беда барона – как ему самому всегда казалось, – заключалась в том, что, несмотря на огромные размеры тела, сердце его было еще больше – а потому всегда перевешивало.
В хаосе погони и пожара, достопочтимый алхимик Сунлинь Ван потерял две деревянные палочки, привязанные к поясу – теперь старый китаец еще сильнее цеплялся за две оставшиеся. Мантию подпалило, но алхимик каждый раз не давал ей загореться полностью, хоть языки пламени и становились все сильнее.
Сунлинь Ван настороженно всматривался в огонь, каменные своды и разрушенные палатки, но постоянно сбивался, соскакивал с нужных рельс – алхимик не переносил хаос и не мог сосредоточиться, его стихией был порядок, где даже самое незаметное изменение реальности, ее дрожь, можно почувствовать.
Старый китаец вновь вспомнил слова своего отца в их простеньком доме с протекающей крышей, слова, которые тот говорил на каждой чайной церемонии, ради которой отец не поскупился купить дорогой чайник, в три его зарплаты, и такие же чашечки. Отец всегда говорил Сунлиню, что порядок – залог всего, но если случиться так, что вокруг сомкнется непроглядный хаос, и от него не будет спасения, надо просто научиться превращать его в порядок, хотя бы внутри себя. Потому что не существует одного без другого, и железным усилием стальной воли можно обратить врага в друга, произвести ту самую, как уже теперь понимал алхимик, трансмутацию.
Потому достопочтимый Сунлинь Ван закрыл глаза, крепко держась за обрубки веток. Внутри наступала гармония, посторонние шумы перестали беспокоить, и тогда…
Тогда алхимик почувствовал, как на него прыгает Вавилонский Дракон – еще за секунду до самого прыжка.
Старый китаец уклонился и открыл глаза – взглядом, полным далеких звезд, на него смотрел зверь.
– Королевский зверь, царский зверь, – будто бы нашептывая заклинание, заговорил Сунлинь. – Вместилище царей, последнее пристанище Змия, источник золота королей, камня королей, Философского Камня…
Зверя, видимо, подбор эпитетов не очень впечатлил – Вавилонский Дракон зашипел. Сунлинь Ван только снял с пояса обрубок ветки, как тут зверь кинулся на алхимика, на этот раз повалив на землю – продырявленная ветка укатилась в голодное пламя.
Змеиный язык чуть не касался лица алхимика, когти исцарапали руки, но Сунлинь Ван, сам дивясь себе, снял с пояса змеиный клык и полоснул тварь по брюху – чешуя не позволила нанести серьезную рану, но Дракон отпрянул.
Алхимик поднялся с земли, взглянув на исцарапанные руки – их жгло, но рана была не смертельной, даже кричать от боли не пришлось. Только морщится.
Дракон зашипел – Сунлиню, как и Брамбеусу, тоже показалось, что он видит за зверем огромную, словно бы заполняющую все пространство вокруг, тень.
Сируш приготовился к новой атаке – но передумал.
Старый китаец не разобрал, какую фразу крикнул подоспевший маг, последний из четырех, но Вавилонсому Дракону достаточно было увидеть лемурийца. Внутри зверя щелкнул инстинкт, сменивший тактику действий, и Сируш, прыгнув с места с неожиданностью бьющей молнии, налетел на мага, полоснув лапой по горлу.
Зверь отчетливо помнил тех, кто держал его в плену, и теперь пробудившаяся его часть – часть Змия-Тиамат – захотела убивать, выпустить наружу всю злобу, потому что она и была этой самой концентрированной злобой.
Если бы сейчас кого-нибудь приспичило поискать значение слова «злость», можно было бы не лезть за словарем – Вавилонский Дракон сам по себе воплощал это слово, его истинное значение.
Зверь взглянул в сторону храма – в глазах отражалось кусающееся пламя. И, забыв о старом китайце, Сируш рванул обратно в храм – у него появилась цель, даже целых четыре, и начать он хотел с самой важной.