Макдауэлл хочет, чтобы мы переняли у Аристотеля более свободный взгляд на то, как устроен мир, и использовали аристотелевское отношение к этическому воспитанию как модель для понимания перехода, совершаемого человеком из положения, в котором он не имеет доступа к важным и существенным фактам, в положение, в котором у него открываются глаза и он начинает видеть эти факты. Чтобы этого достичь, Макдауэллу пришлось озадачиться вопросом, который не было нужды решать Аристотелю: пришлось сформулировать концепцию опыта как открытости миру, которая не является уже одним из звеньев философской традиции, определяемой научной концепцией мира. И чтобы выполнить эту задачу, Макдауэллу пришлось обратиться не к Аристотелю, а к Канту. Он воспользовался идеей Канта, что интуиция без концепции слепа, а концепция без интуиции пуста, для того чтобы в новой форме возродить аристотелевский реализм, согласно которому факты становятся явными благодаря опыту и реальность объективна именно в таком смысле: реальность — это феномен, существование которого не зависит от опыта или суждений индивида. Это особого рода объективность, связанная с идеей правоты или неправоты наших суждений о положении вещей, а также с вынужденной необходимостью гарантировать, что наши убеждения и действия являются адекватным ответом на положение вещей. Здесь не имеется в виду, что объективное, как полагал Аристотель, — это то, что может быть понято и охарактеризовано независимо от точки зрения, с которой это объективное раскрывается как существующее положение вещей, как часть независимого мира. Для Макдауэлла фактом — а следовательно, и частью мироздания — является то, что составляет предмет верного или неверного суждения. Философ не требует, чтобы доступный пониманию предмет верного суждения рассматривался вне концептуальной перспективы, исходя из которой высказывается суждение. Макдауэлл утверждает, что его подход не ставит реальность в зависимость от мышления о ней; просто надо признать, что объективные факты мыслимы и могут быть восприняты в опыте индивидом, обладающим необходимыми концептуальными способностями.
Заключение
Задача «Духа и мира» состоит в том, чтобы представить читателю суть философской рефлексии о необходимости предать забвению главный вопрос традиционной философии, которая одержима проблемой скептицизма в отношении внешнего мира. Макдауэлл утверждает, что пришел к новому пониманию отношений между сознанием и миром и такое понимание позволяет игнорировать традиционные аргументы скептиков. Это утверждение можно счесть скромным в сравнении с претензией достойно возразить скептикам; такая претензия заставила бы Макдауэлла доказать, что скептик и сам признает, что существуют внешний мир и наши знания о нем. Поэтому Макдауэлл не только не претендует на то, чтобы дать достойный ответ скептику, но считает, что такой ответ вообще невозможен. Однако он не считает, что, уступив в этом пункте, дает спорный или неудовлетворительный с философской точки зрения ответ. Дело в том, говорит Макдауэлл, что скептицизм вселяет в нас беспокойство и вносит путаницу из-за того, что мы спорим со скептиками, оставаясь на платформе старой философской системы, каковую Макдауэлл отвергает. Главный мотив, заставляющий его выбрать альтернативную систему, заключается, по его словам, в том, что его подход позволяет осознать то, что наше мышление соответствует реальности. Сохраняя то, что придает смысл эмпирическому мышлению, и принимая концепцию природы и опыта, предложенную Макдауэллом, мы в то же время получаем возможность игнорировать скептические сомнения посткартезианской традиции.
Макдауэлл считает, что традиционная проблема скепсиса в отношении внешнего мира возникает в контексте столь же традиционной тенденции интериоризировать ментальное — тенденции рассматривать разум как внутреннюю сферу, план строения которой полностью прозрачен для субъекта, обладателя этого разума. Макдауэлл утверждает, что катастрофический шаг, ведущий к фатальной интериоризации пространства рассуждений, делается в ответ на Аргумент в пользу Иллюзии. Если я что-то вижу, — например, вижу, что передо мной рука, — то обычно это дает мне основание к суждению о том, что передо мной действительно рука. Но затем появляется рефлексия: определенно, что когда я сужу, что это рука, то я принимаю этот предмет за руку на основании того, что он выглядит как рука. Ясно, однако, что иногда нечто выглядит как определенная вещь, на самом деле таковой не являясь. Рука перед глазами может привидеться мне во сне или в галлюцинации. Если содержание субъективной сферы полностью очевидно для субъекта, то представляется, что то, что Макдауэлл называет «первой позицией в пространстве причин», просто обязано выглядеть таким, чтобы мне казалось, будто перед моими глазами находится рука (то есть тем, чего мне недостает для полного ощущения того, что передо мной рука). Вывод суждения о том, что передо мной рука, должен делаться в результате умозаключения, что находящийся перед моими глазами предмет выглядит как рука. Ясно, однако, что такое умозаключение оправдано только при допущении, что мой текущий опыт надежно говорит мне о том, каково положение вещей в реальном мире. Теперь в игру вступают скептические гипотезы, ибо представляется, что только в том случае, когда я имею возможность их исключить, я могу делать суждения о том, что происходит, на основании моего чувственного опыта. Макдауэлл убежден, что как только происходит интериоризация в ответ на Аргумент об Иллюзии, у нас не остается возможности обрести способность знать о мире что-то связное.