И как отнестись к утверждению Куайна о том, что, по сути, не важно, какой из способов перевода правильный? Данное утверждение следует понимать буквально. Вспомним, что для Куайна фактом является только физический факт — то есть говорящий о вещи то, что она представляет собой в физическом смысле (см. главу 3 выше). Физические факты в описанной ситуации, включая все факты взаимодействия носителей чужого языка с окружающим их миром, сами по себе не исключают правомочности ни одного из конкурирующих переводов. Куайн хочет сказать между тем, что у нас имеются концептуальные возможности для более тонкого различения того, о чем факты могут свидетельствовать.
Конечно, в связи с этим возникает вопрос: почему Куайн думает, что факты в какой-то момент перестают «работать»? Дело в том, что с помощью фактов различение проводится более тонко, чем с помощью доказательств в их пользу (отсюда утверждение Куайна о том, что физика не определяется доказательствами). Поэтому многие критики недоумевают: почему факты, выходя за пределы доказательств, тем не менее не заходят так далеко, чтобы можно было провести это различение и в случае перевода? Ответ заключается опять-таки в натурализме Куайна. Определение общего характера реальности доказательств не требует и является прерогативой естественных наук — и прежде всего физики. Определение лучшего способа перевода к их компетенции не относится.
Философская концепция Куайна № 1: метафизика
В начале предыдущего раздела я описал неопределенность перевода как «одно из следствий» отхода натуралиста Куайна от логического позитивизма Карнапа. Другим следствием явилась его особая философская концепция.
Представители аналитической философии часто понимают свою область как дисциплину весьма отличную от любой из естественных наук. Эти философы считают, что не их дело, подобно представителям естественных наук, открывать и устанавливать истины, имеющие подтверждение в реальности. Нет, их дело анализировать и прояснять концепции, используемые в открытиях и исследованиях реальности, а также способствовать пониманию самой природы научного исследования — его целей, сферы применения, границ и методологии. Их философия, — в частности, под маской метафизики или эпистемологии, — служит своего рода пропедевтикой естественных наук.
Куайн, как мы уже видели, был решительным противником такой концепции. Его натурализм уже сам по себе исключает мысль о том, что в философии вообще есть место или потребность в такой пропедевтике естественных наук. Его отказ от проведенного Карнапом четкого разграничения между вопросами внешними и внутренними и между истинами аналитическими и синтетическими приводит к отрицанию двух самых очевидных подходов к вопросу о том, чем отличаются друг от друга философская и научная практика (один подход состоит в том, что философия в принципе занимается внешними вопросами, а естественная наука — внутренними; второй подход заключается в том, что философия в принципе занимается аналитическими истинами, а естественная наука — истинами синтетическими).
Для Куайна, как мы опять-таки видели, разница заключается лишь в количестве и степени. Философы не меньше, чем представители естественных наук, вовлечены в общее дело определения характера нашей реальности. Так как философы вносят посильный вклад именно в это дело, то их отличие от представителей других наук заключается лишь в том, что философы работают на более высоком уровне обобщений. Метафизика ничем не отличается по своей сути от физики.