Очевиден контраст между идеально четким, аналитическим в широком смысле и, как мы смеем надеяться, многообещающим подходом — и соперничающей с ним, как считается, особой дисциплиной, более известной под названием континентальной философии. Большую часть двадцатого века, если не дольше (ибо многие считают, что разделение началось с Канта), здесь царили противоречия и вражда: мы видели в них капризных упрямцев и наивных мистификаторов, а они, в свою очередь, думали о нас как о людях, предпочитающих форму содержанию и доводящих до абсурда логику и анализ, но забывших обо всех вопросах, касающихся сути вещей. В этом есть доля правды: английская философия какое-то время выглядела скучноватой, плоской и в известной степени самодовольной и услужливой; но, отвернувшись от той ясности, что предлагали Фреге и Рассел, европейские коллеги проявили не только амбициозность, но и склонность к фальсификациям. А нам, особенно в период «холодной войны», казалось подозрительным, что континентальная философия так часто политизирована и неубедительна, а в более близкие к нам времена — что она погрязла в релятивизме, все чаще меняет свои взгляды и испытывает неуемную жажду новизны. В некоторых своих проявлениях современная континентальная философия выглядит более пессимистичной и более расположенной к игре, чем ее англоязычная соперница.
Правда, сейчас эти различия, похоже, сглаживаются. И хотя континентальная философия по-прежнему обладает большей популярностью у публики, — ее знаменитости собирают на своих лекциях аудиторию не меньшую, чем рокзвезды средней величины, — но ее влияние в целом, несомненно, идет на спад. Сосредоточенная преимущественно во Франции и части Германии, она теряет свои позиции даже на кафедрах литературы, сотрясается скандалами и в то же время не оставляет попыток вторгнуться в лагерь соперников. Один из нашей дюжины, Ричард Рорти, уже на склоне своей карьеры предпринял некоторые шаги к примирению. Противостояние между дисциплинами и внутри них, доходившее порой до полного разрыва, стало менее очевидным и бросающимся в глаза. Все больше становится конференций и журнальных публикаций, в которых высказываются не только заведомо пристрастные суждения. Вероятно, расцвет и закат континентальной философии были неизбежными; прозрачность европейских границ, доступность путешествий и неудержимое распространение английского и американского языка — все это способствует идейному примирению. Грубо говоря, с глобализацией экономики приходит гомогенность мышления. В итоге получается то, что мы называем современной философией, которая, и это невозможно отрицать, находится на подъеме.
Так выглядит картина в общих чертах. Но остаются более частные вопросы — о том, чем занимается эта философия, и о том, в каких отношениях она находится с наукой и гуманитарной культурой. Начнем с науки.
Наука
Вопрос отношения философии к науке издавна был предметом философских диспутов и решался только и исключительно самими философами, поскольку не занимал ни биологов, ни университетских чиновников, ни общественность. Декарт видел роль философии в создании априорного концептуального фундамента и отчасти содержательного материала для физики. Эмпирики начала двадцатого века считали философию герметично запечатанным сосудом с априорным содержанием, в то время как наука является целиком и полностью эмпирической и апостериорной. Куайн считал, что философия отличается от эмпирической науки только степенью абстрактности и обобщенности предмета своего рассмотрения. Существуют, правда, противоречивые взгляды на «научный метод», а в некоторых случаях и полное отрицание существования такового.
Но как бы ни решались эти серьезные проблемы, философия и наука сходятся сегодня в своих интересах гораздо ближе, чем когда-либо раньше. Далеко не полный список занимающих их предметов включает: вопросы эволюции и космологии, проблемы восприятия и сознания, интерпретации квантовой теории, теории вероятности и теории принятия решений, семантику и прагматику, основания математики и версии происхождения культуры и морали. И это не просто ради отчужденного философского камлания, когда философствующий жрец напыщенно рассуждает о том, реальна ли эволюция. Философ, интересующийся эволюцией, скорее займется математическим моделированием генетики популяций или попытается вскрыть и прокомментировать формальные основания эволюционистских рассуждений. Все эти вопросы обсуждаются и прорабатываются философами так же, как и учеными, и было бы пустой тратой времени отыскивать некие философские нити, которыми прошиты проводимые исследования.