— Привет, Дым. Как ты тут, маленький? Не обижает тебя Максимус?
Лина гладила попугая, от удовольствия он весь нахохлился. Услышав имя друга, попугай заворковал:
— Заболел, заболел Максимус.
— Ты мой заботливый, — улыбнулась молодая женщина. — Ничего, родной, вылечим мы нашего Максимилиана Вениаминовича. Быстренько вернём его в мир бренный. А то видишь, чё удумал? Ведьму он, видите ли, увидел. Мы-то с тобой знаем, что нет их! Есть женщины, ведающие тайны природы. Правда, Дымок?
Дым взобрался на подставленную руку и, раскачиваясь взад-вперёд, проговорил:
— Нет их. Нет их.
Лина отнесла птицу к клетке и посадила на жёрдочку, заодно проверила кормушку с поилкой.
— Ты, небось, голодный, Дым? Гляжу, кормушка-то у тебя пустая. Этот гадстер5 даже не соизволил покормить тебя сегодня?
— Заболел. Заболел, — как-то грустно и тревожно пропел попугай.
Что-то внутри у женщины защемило от такой заботы и преданности питомца.
«Вот надо же, птица, обычный попугай, хоть и говорящий. Должен быть дурак-дураком, ан нет, понимает, что другу плохо, переживает. Надо же такое?» — с этими мыслями она пошла к спальне, где спал Макс.
— Просыпайся, соня! — улыбаясь, она гладила друга по руке. — Просыпайся, «спящая красавица», заколдованная ведьмой, не то твой Дым с голоду умрёт, а ты на ведьму всё свалишь.
Макс открыл глаза и удивлённо спросил:
— Я что, забыл его покормить? А который час? Ты давно приехала? — Он сел в кровати. Мысли путались, никак не хотели собраться и выстроиться. Он потёр виски, потом лицо. — Чувствую себя древним и разбитым.
— Да какой ты древний? Песок же из тебя не сыпется.
Она поднялась и щёлкнула выключателем. Мягкое свечение залило комнату, раздвинув полумрак в углы.
— Мм, — промычал Макс, зажмурив глаза. — Так хорошо было без него.
— Нечего сидеть в темноте, а то всякие глупые мысли в голову полезут. — Она протянула ему халат. — Отвечая на твои вопросы: да, ты забыл покормить птицу, уже восьмой час, и нет, я приехала минут пять назад. Удовлетворён?
Она стояла, скрестив руки на груди и склонив голову к левому плечу, в глазах её бегали бесята, а может, это просто свет в них играл?
— Угу. Бутеры сделаешь? Я пока лицо ополосну.
— Сделаю, сделаю. Коньяк доставать? — уже из кухни крикнула она.
— Пить вредно! Пить вредно! — донеслось из клетки в комнате.
— Ради такого случая, чуть-чуть не повредит, — сказала Лина, подходя к бару, открыла дверку. — Какой берём?
— Курвуазье, конечно, — на ухо сказал Макс.
От неожиданности она вздрогнула.
— Фу ты, ну ты, испугал.
Это развеселило попугая:
— Алинка-трусишка. Испугалась. Испугалась.
Макс улыбнулся. Лина, взяв в одну руку бутылку, в другую рюмки, подошла к клетке.
— Попрошу без насмешек, а то так голодный спать и пойдёшь, — и задрав кверху нос, проплыла на кухню.
— Забыл. Кушать хочу, Максимус. Покорми меня, злодей.
— Да, я злодей, злой пират Дэйви Джонс. — Он достал коробку с кормом и ещё что-то. — Вот тебе ужин и вкусняшка. Прости меня, засранца.
— О, вкусняшка. Спасибо. Спасибо. Прощён, — воркуя, Дым принялся трапезничать.
Мужчина снял воображаемую треуголку и, размахивая ею, сделал низкий поклон.
— Благодарю Вас, Ваше Высочество.
С усмешкой на устах он пошёл на кухню, где Лина уже накрыла на стол и ждала, стоя у окна с сигаретой в тонких пальцах.
Он как будто бы в первый раз увидел свою кухню, женщину, стоявшую у окна, удивительно красивую. Сглотнув ком, подступивший к горлу, спросил:
— Лина, скажи мне, только честно. Ведь ты всю свою жизнь любишь меня?
На кухне повисла тяжёлая пауза. Женщина затушила сигарету и подняла глаза, полные слёз, на Макса.
— Тебе понадобилось двадцать лет, чтобы понять это?
Она отвернулась к окну и украдкой смахнула непрошеные слёзы.
— Во, я дурак! Все эти годы ты никого к себе не подпускала, ожидая меня. А я, болван, не видел этого… И, если бы не сегодняшний случай, так бы и не понял.
Она обернулась и вздрогнула, он был совсем рядом, она почувствовала его дыхание на своём лице, едва уловимый запах его парфюма.
— Тебе ведьма об этом поведала? — хрипло спросила женщина.
— Прости меня за всё, за все эти годы, потраченные впустую…
Он прижал её к себе, зарылся лицом в её душистые мягкие локоны. Прижатая к крепкой мужской груди, она не могла пошевелиться, и слёзы беспрепятственно текли по щекам. Слегка отклонившись, Макс заглянул в бездонные глаза цвета мокрой листвы.