В этот момент зазвонил телефон, и капрал из окна протянул своему шефу трубку.
— Момент, — сказал капитан в трубку и, прикрыв ее рукой, снова обратился ко мне: — Ну чего вы стоите? Я вам сказал свое слово, и оно последнее. — И повернулся спиной. — Да? Ничего. Просто один настойчивый янки. Говорит, что капитан Донован…
Нечего сказать, хорош этот Донован!
Левковича снова не оказалось на месте. Но теперь я уже был умнее и спросил Эллен.
Увидев меня, она остановилась как вкопанная.
На этот раз на ней были армейские брюки оливкового цвета и пуловер размера на три меньше, чем следовало бы.
— У капитана Левковича сегодня неприемный день, — заявила она, остановившись на лестнице.
— Тогда, может быть, вы? — спросил я по-немецки. Она сделала гримасу.
— Не может быть и речи!
«У Донована есть подражатели», — подумал я.
— А я, собственно, пришел вовсе и не к капитану. На следующей неделе я лечу в Лондон и хотел бы с вами сделать одну пробу…
Она молчала, видимо оценивая мое предложение: стоит ли менять капитана в Гамбурге на лейтенанта в Лондоне.
— Не может быть и речи! — снова повторила она.
— Ну нет так нет. — И я направился к выходу.
— Скажите, откуда вы так хорошо знаете немецкий? — неожиданно спросила она.
— Вы и не представляете, чего можно достичь в Голливуде! — начал я убежденным тоном и добавил: — Если, конечно, вы там появитесь!
— А где бы вы хотели сделать свою так называемую пробу? — спросила она не без насмешки. — Уж не у вас ли на кушетке?
Однако в голосе ее уже не чувствовалось прежней уверенности.
— Нет. Где-нибудь за городом. Мой оператор — специалист по съемкам на натуре.
Упоминание об операторе произвело впечатление. Она, вероятно, сочла риск не таким уж большим. Остальное Эллен проделала очень элегантно.
— Билли, — обратилась она к капралу, — если будет звонить шеф, скажи, что я уехала к Эльфриде и в семь буду на месте, хорошо? — Она кончиком пальца провела по губам капрала.
Через три минуты Эллен вышла с небольшим чемоданчиком и уселась в мой джип.
Уоррингер сидел на кушетке и занимался (ура!) своей камерой. У трех девиц была большая стирка, и выглядели они очень живописно.
— Скорее, Джимми! Забирай свои манатки и поехали отснимем несколько кадров!
Но он покачал головой:
— Не выйдет. В настоящий момент у меня нет ни метра пленки. А получу я ее только завтра утром.
— Тем лучше. Будем снимать без пленки! На этот раз она нам и не нужна… — И я показал ему на улицу, где стояла машина и видна была спина Эллен. Этого было вполне достаточно.
Мы поехали к Эльбе.
Три раза нас останавливали. Но стоило Эллен предъявить свои документы, подписанные капитаном Левковичем, как нас пропускали.
Остановились мы в безлюдном месте. Дело было к вечеру.
Эллен исчезла в кустах и через минуту появилась в шортах и спортивной блузке. Уоррингер возился со своей незаряженной камерой.
Эллен несколько раз прошлась перед объективом: сначала нежно улыбаясь, потом с обворожительной улыбкой для крупного плана и, наконец, по указанию оператора, улыбаясь через левое плечо. Потом она переоделась в купальный костюм.
Уоррингер смотрел на нее с наслаждением и тихо заметил:
— Ты ничего не имеешь против, если на той неделе я отсниму с ней еще несколько кадров? Скажу, что сегодня пленка была не ахти какая.
Купальник наверняка был из Кливленда. Выглядела она великолепно.
На этот раз Эллен валялась на песке и расчесывала волосы для крупного плана…
— А ваш шеф не рассердится? — спросил я ее на обратном пути. Было уже поздно.
— Он? Слава Богу, есть много способов успокоить его. Вы не верите?
Я поверил ей на слово.
Вернулся в отель я не с пустыми руками. У меня в кармане лежало предписание на 80 литров бензина, подписанное Левковичем.
Мне удалось разыскать двенадцать бывших узников концлагеря. Через Бергедорф мы поехали в Заксенвальд. В моем багажнике лежали четыре бутылки, купленные в «Атлантике»: одна — для Уоррингера, другая — для его ассистента, две остальные — для помощников. На большее у меня не хватило денег.
За последние дни мой фильм принял совсем другой вид. И не потому, что на каждом шагу мне чинили препятствия американские и английские военные власти. Сама жизнь диктовала свои условия!
Впервые в жизни я встречал людей, которые открыто говорили «нет» германскому фашизму, хотя они прекрасно знали, что подвергают себя опасности. Ни один из них не собирался оправдываться перед историей и повторять жалкие слова: «Я же маленький человек…» Эти люди вызывали восхищение.