— Конечно. В Бад-Наугейме есть все… Особенно у офицеров…
— Штабс-фельдфебель Луке, вы из…?
— Из Гельнхаузена.
— Вы учитель?
— Старший преподаватель…
Пленный недоволен, что его назвали учителем.
— Ваша специальность?
— Немецкий язык, история, география.
— Щекотливые предметы, не правда ли?
— Почему?
— Ну, немецкий, например. Вы читали со своими учениками Лессинга?
— Конечно.
— «Натана Мудрого» тоже?
— Н… нет. Конечно, нет.
— А как с Гейне?
— Того да. Те его вещи, которые связаны с народным эпосом.
— Что, например?
— Народные песни. «Лорелей»…
— С комментариями автора?
— Нет, конечно.
— Конечно?
— Что вы хотите?… Я ведь всего-навсего простой школьный учитель…
— Обер-лейтенант Ваксмут, вы говорите, что в Крефельде у вас небольшое трикотажное предприятие. Как вы думаете, сколько еще будет продолжаться война?
— Думаю, это вопрос нескольких недель. К Рождеству все кончится.
— Почему вы так решили?
— У вас большое превосходство в технике!.. Тут не нужно никакого искусства. У нас и без того все трещит по швам. Большинство ждет только американцев.
— Почему?
— Иначе ведь мы не сможем снова стать на ноги.
— Вы думаете, американцы для того и воюют?
— По крайней мере, чтобы русские не проглотили нас. Это не в ваших интересах. Вы ведь после войны хотите делать гешефт. И мы будем вашими партнерами в Европе.
— Вы поэтому и воевали против русских?
— Нет. Это была большая глупость. Тут мы дали втянуть себя. Но теперь вы должны выручить нас. Это логично…
Так было изо дня в день. Время от времени к нам поступали горы меню и каталогов цен, отчеты ферейнов и спортивные известия. Из всего этого мы стремились воссоздать общую картину Третьего рейха глубокой осени 1944 года.
Сильвио был неутомим. С толстой сигарой в уголке рта он мог часами расспрашивать пленных о том, хорош ли яблочный сидр в этом году, насколько популярна актриса Ильза Вернер, как повлияло поражение под Сталинградом на жизнь в Германии. Его манера разговаривать внушала к нему доверие прежде всего потому, что его лицо никогда не выдавало его мыслей. Так, молодой, но уже облысевший адвокат из Мюнхена утверждал, что он ничего не слышал о концлагере в Дахау. Сильвио сделал вид, что пропустил это мимо ушей, хотя его родители погибли в Освенциме, след его сестры затерялся в Равенсбрюке, но ведь дело было не в том, чтобы уличить мюнхенца во лжи. Я завидовал целеустремленности Сильвио. У меня этого не получалось, особенно если кто-нибудь из пленных рассказывал о Праге. Я сразу же вспоминал Еву…
Допросы, однако, не оправдали наших надежд. Если верить пленным, то для полного крушения Третьего рейха не хватало только малюсенького толчка извне. В действительности же гитлеровцы что-то замышляли. Следуя девизу «Анни», нам нужно было во что бы то ни стало взять в наших передачах правильный тон. «Иметь бы шапку-невидимку», — часто думал я. И тут случай пришел мне на помощь.
Однажды я встретил капитана Фридмена, моего бывшего шефа. Он по-прежнему руководил отделом официальных передач для вермахта — главной военной программой люксембургского радио. С момента моего перехода к Шонесси (ущемленный в своем тщеславии капитан назвал это дезертирством) Фридмен резко охладел ко мне, хотя раньше мы были почти друзьями и часто разговаривали о Праге и Будапеште.
— Ну, как вам нравится игра в индейцев? — спросил он иронически.
Фридмен терпеть не мог Шонесси и при случае всегда насмехался над таинственным ореолом, который создал вокруг себя бывший чикагский агент по печати, надев мундир майора. А может быть, Фридмен завидовал ему, так как Шонесси имел свободный доступ в клуб высшего офицерства, где бригадные генералы называли его просто по имени.
Я не знал, насколько Фридмен посвящен в дела нашей операции. Конечно, он имел какое-то представление о том, с какой целью откомандировали одного из его сержантов.
— До сих пор весьма занятно, — ответил я неопределенно.
Но Фридмен не стал допытываться.
— Ради Бога, не рассказывайте мне ничего! Я не хочу быть соучастником авантюры вашего майора. Меня это нисколько не интересует. — Он насмешливо разглядывал мою персону. — Вы растолстели, разленились, и видно, что лишь когда-то были фронтовиком.
Его слова задели меня. Наверное, потому, что он был прав.
— Ага, вам это неприятно слышать! — Он бросил на меня испытующий взгляд. — Послушайте, может быть, еще не все потеряно? Может, вас отпустят на денек-другой? Я хотел бы поехать в Аахен…