Аахен? Аахен был за линией фронта. Город хотя и обстреливался, но все еще находился в руках вермахта. По крайней мере, так было сегодня утром.
Фридмен криво усмехнулся:
— Наложили в штаны, а? Я еду сегодня вечером. Если хотите, есть одно свободное место в машине. Только предварительно позвоните, чтобы я смог выписать вам командировочные документы.
Я поспешил на улицу Брассер.
В нашей рабочей комнате на одной из стен была наклеена огромная, составленная из небольших листов карта издания Генерального штаба. Я посмотрел на красные и синие значки, обозначавшие линию фронта. Аахен еще не пал. Напротив, фронт, казалось, стабилизировался.
Южный пригород Буртшейд находился в непосредственной близости от наших позиций, а широкое шоссе, связывавшее его с Аахеном, обстреливалось нашей артиллерией. На этом участке фронта мы действительно имели шансы на успех. Видимо, Фридмен хотел пробраться именно туда. Он не без оснований предполагал, что там нет гитлеровских войск.
Ознакомившись с обстановкой по карте, Сильвио заметил:
— Фридмен сошел с ума. Вероятно, он не хочет рисковать ни одним из своих собственных парней. Спроси-ка его ради шутки, почему он не пригласил с собой Бинго? На всякий случай оставь здесь свою трубку. Я на нее уже давно зарюсь. И скажи, что я должен написать твоим в Нью-Йорк…
Шонесси не хотел и слышать ни о какой поездке. Он стоял перед зеркалом и полоскал горло.
— Вы подчинены мне, сержант, — наконец проговорил майор. — Позвоните своему Кудрявчику и скажите, что я не согласен.
Фридмен красил волосы, за что офицеры и придумали для него это «остроумное» прозвище, которое он ненавидел.
Я не собирался отступать, так как во время этой поездки надеялся многое узнать. Мне хотелось поговорить не с военнопленными, а с цивильными немцами, и не на завоеванной земле, а на их собственной территории.
Все решил полковник, явившийся в халате и домашних туфлях.
— Собственно говоря, майор, вам следовало бы самому поехать с Фридменом в Аахен, — сказал он и подмигнул мне.
Ему был известен героизм Шонесси. Майор отлично играл свою роль. Он сделал вид, что обдумывает это предложение.
— Если бы это было завтра или послезавтра, — произнес он с сожалением в голосе, — то, вне всякого сомнения, я бы поехал. Но вы ведь знаете, полковник, что сегодня вечером в штабе будет «старик», и поэтому сержанту придется ехать одному…
Я бросился к телефону и позвонил Фридмену. Поздно вечером мы добрались до Спа. Штаб моей старой части — о, чудеса и Божеская милость! — оккупировал один из красивейших отелей старинного курортного городка. В честь нашего приезда Кейвина устроил парадный обед и щедро угостил нас рюдесгеймским вином из запасов немецкого штаба, который совсем недавно был здесь расквартирован.
Еще затемно мы выехали из Спа. Наша санитарная машина, переоборудованная под звукозаписывающую, держала путь на север по размытым, усеянным воронками проселочным дорогам. Бианки в этой поездке был не только водителем, но и звукооператором. Фридмен хотел записать на восковку рассказы нескольких жителей Аахена. Громоздкая стационарная радиомашина только бы затруднила наши действия. Несмотря на затемненные фары, Бианки ехал лихо, при этом он беспрестанно пел. У него имелся приятный тенор, а еще идея фикс, что его откроет один из наших офицеров и сделает после войны знаменитым певцом. Его расчет был не так уж глуп. Большинство офицеров пропагандистских подразделений имели дело с радио, большей частью с компанией «Колумбия-Бродкастинг», которая умела (в мудром предвидении послевоенного гешефта!) пристраивать своих людей на ключевые посты. Фридмен, правда, не имел никакого отношения к радио, но Бианки этого не знал.
А пока он пел — то во весь голос, то сдержанно и страстно — и вспоминал о своей настоящей профессии, лишь когда попадал в воронку от снарядов. В эти моменты сочные солдатские ругательства врывались в медоточивое пение:
— …Я мечтаю о снежном Рождестве… Любимый, когда мы встретимся…
То тут, то там, как призраки, появлялись патрули в наброшенных на плечи плащ-палатках, с карманными фонарями синего света. Бианки тормозил, а Фридмен высовывал на моросящий дождь наши документы. Патруль мельком заглядывал в машину, и мы снова трогались в путь.
Теперь к глухим раскатам артиллерийских взрывов прибавилась резкая трескотня станковых пулеметов. Время от времени раздавался вой минометов. Дождь не переставал, дул порывистый ветер, а Бианки вновь мечтал о снежном Рождестве. Над позициями занимался рассвет.