— Какое вы получили задание? — спросил я по-английски.
Рашке молчал. Фамилию, воинское звание и место рождения он сообщил добровольно с самого начала, видимо, для того, чтобы избежать немедленного расстрела. Он наверняка был знаком с соответствующими статьями Женевской конвенции.
Пленный отвечал уклончиво. По-английски он говорил посредственно, с акцентом, свойственным немцам. По его словам, он был редактором в «Уфа» и принимал непосредственное участие в создании фильма «Дядюшка Крюгер». Он сообщил, что директор фильма Руге разъезжает в «кадиллаке», захваченном в Брюсселе, а Ильза Вернер двадцатого июля чуть было не погибла, так как она, по словам посвященных…
Пленный явно пытался увести разговор в сторону. Мне же нужно было знать, почему обер-лейтенант Рашке оказался в американской форме. Для меня также оставалось загадкой, почему его содержали под таким секретом. Видимо, он был еще очень нужен нашим разведчикам.
Скорее случайно, чем намеренно я вдруг спросил:
— Что вы можете рассказать об операции «Кондор»?
В глазах Рашке блеснула скрытая злоба:
— Это совершенно секретное дело, — буркнул он. Такой ответ страшно меня возмутил:
— Послушайте, теперь наше дело решать, что совершенно секретно, а что — нет. Мы вами командуем.
— Завтра утром все может измениться, — холодно сказал он.
Откуда такая уверенность? На что он надеется? Почему мы сразу же не поставили его к стенке? И что это за операция «Кондор»?
— Вы были на Восточном фронте? — спросил я. Выражение напряженности исчезло с лица Рашке. Он с готовностью ответил, что одиннадцать месяцев находился на Восточном фронте, откуда в августе его отозвали для прохождения специальной подготовки.
— Что это была за подготовка?
Рашке снова молчит. Значит, операция готовилась по крайней мере с августа, то есть спустя два месяца после начала нашего наступления. Больше мне ничего не удалось узнать. После высадки во Франции мы допросили сотни немцев, и большинство из них охотно рассказывали все, что знали, так как для них война была уже окончена. Интересно, что давало силы сопротивляться этому офицеру?
— Значит, вы не желаете рассказать, что вы знаете об операции «Кондор»?
И без того тонкие губы обер-лейтенанта стали еще тоньше.
Я встал и распахнул дверь в коридор, в конце которого стоял Бинго.
— Сержант Вакулинчук! — громко крикнул я. Бинго обернулся, уставившись на меня недоумевающим взглядом, но тот же сообразил, чего я от него хочу. Он понимающе кивнул, поправил ремень и тяжелыми шагами вошел в «клетку».
Рашке вскочил, машинально вытащив изо рта сигарету. Кадык его судорожно ходил взад и вперед.
Бинго, стоя в дверях, медленно расстегивал кобуру.
— Я не был в Польше, — выпалил Рашке.
— В таком случае вам повезло. Сержант Вакулинчук — с Украины. Так где же вы все-таки воевали?
Рашке, казалось, теряет равновесие.
— Ну?!
— Под Житомиром…
Я достал свой блокнот.
— Сержант Вакулинчук, останьтесь здесь на минутку, — приказал я Бинго.
Теперь уже передо мной не было прежнего Штагвезанта. От его заученного поведения не осталось и следа. Он уже не решался засовывать руки в карманы… Почему он так испугался? Что встревожило совесть обер-лейтенанта, когда речь зашла об Украине? Пленный добровольно, даже подобострастно отвечал на мои вопросы…
К слову сказать, наш Бинго тоже был не Бинго, а Хельмут из Хемница. Вакулинчука же я просто-напросто придумал. Это была фамилия матроса с броненосца «Потемкин». Я знал, что эта фамилия украинская.
В вилле на улице Брассер, уютно устроившись у камина, сидел Сильвио, углубившись в энциклопедический словарь Мейера. На ногах у него были домашние войлочные туфли, во рту — дымящаяся трубка.
После трехчасового допроса Рашке и разговора с Шонесси я устал до чертиков. Оказалось, майор многое уже знал, даже несколько больше, чем я. Программу для ночной передачи он слушать не захотел. Недовольно махнув рукой, Шонесси сказал:
— Подождите до одиннадцати. Принесете свои материалы, когда я вернусь от старика. А пока вздремните, это вам пригодится. И запомните: все, что вы узнали о Рашке, совершенно секретно. Даже здесь.