Я невольно вспомнил мою зимнюю поездку в Аахен. Тогда Германия мало чем отличалась от Люксембурга или Бельгии. Близость фронта уравнивала всех. Все с одинаковым страхом смотрели на небо, заслышав гул бомбардировщиков. Сегодня же, в первый день мира, все говорило о том, что ты находишься в поверженной стране. Это можно было видеть по лицам. Нелегко проезжать мимо людей, которые не разделяют охватившей тебя радости!
После долгого пути мы остановились наконец в ремонтных мастерских. Здесь оказалось все, как положено: ни один человек не был трезвым! Нас угостили цыплятами. Так могли приготовить только где-нибудь в Джорджии или в Алабаме…
Когда мы прибыли в Бад Крейцнах, веселье там шло вовсю. На праздник приехали три машины с костлявыми американками из полевой прачечной, и после зимы, отличавшейся беспардонным запанибратством, мужчины впервые вели себя со своими соотечественницами неуклюже и сдержанно. Нас просили остаться, но телеграмма Шонесси, которая лежала в кармане моего френча, подгоняла меня: в шесть часов утра я должен быть в Бад Наугейме!
Под Майнцем, несмотря на одиннадцать часов вечера, понтонный мост был ярко освещен. Прожекторы играючи гуляли по ночному небу. На берегу тоже светились огни. После долгих лет затемнения освещенные окна крестьянских домов как нельзя лучше говорили о наступившем мире.
Когда мы выехали по вибрирующему понтонному мосту на середину Рейна, над радиатором вдруг пронеслась очередь из крупнокалиберного пулемета. Стреляли с правого берега. По крыше нашего автомобиля зашарил луч прожектора. Тони, вытащив из кармана носовой платок, отчаянно замахал им, однако стрельба не прекращалась.
Когда мы чудом достигли другого берега, нас встретили вдребезги пьяные солдаты-пулеметчики. Они открыли огонь на пари: можно ли быть метким в пьяном состоянии. Их явно огорчил промах. Я ругался на чем свет стоит, а они надрывались от смеха.
Мы поехали дальше. Тони заснул на моем плече. А я пел, пел только для того, чтобы и самому не уснуть…
Трижды нас останавливали военные патрули. Казалось, они не желали ничего другого, как только схватиться с нами. Наконец я прочитал надпись на дорожном указателе: «Бад Наугейм, 500 м». С грехом пополам мы добрались до отеля «Бристоль». Нашу колымагу я поставил между двумя лакированными лимузинами.
Из темноты вынырнул часовой в хорошо отутюженной форме с белым галстуком. Это был Бенсон из моего подразделения. Он с удивлением уставился на нашу развалину.
— Такой дряни здесь не место, — пробормотал он…
И вот я дома!
Это случилось 8 мая 1945 года в четыре двадцать утра.
Моя поездка из Бад Наугейма до самой богемской границы прошла как во сне.
Нашим водителем был Джо, немец по национальности. Дедушка и бабушка его жили где-то в Германии. Сержант Курт Блейер, сын директора сталелитейного завода, родился в Моравска-Остраве и до войны был спортивным корреспондентом одной немецкой газеты. Где его откопал Шонесси, я не знал. По крайней мере в переводчиках у него сейчас недостатка не было: Джо, Курт и я говорили по-немецки, а Курт и я, разумеется, и по-чешски.
Когда я спросил Шонесси, в чем же, собственно, будет заключаться наша миссия, он только рассмеялся:
— Чудак ты, Петр! Всю зиму только и рассказывал, как красива Прага и какие элегантные там девчонки, а теперь, когда я соблазнился и хочу все это увидеть, ты удивляешься.
Больше мне ничего не удалось вытянуть из него.
Я всю дорогу думал только о своем родном городе. Во всей Европе орудия уже смолкли, так почему же в Праге должно быть иначе? Один человек в Дегендорфе утверждал, что американцы, как и прежде, все еще стоят у Пльзена, а не у Праги. И как грозное предупреждение над нашими головами прогрохотала эскадрилья немецких бомбардировщиков!
Было почти по-летнему жарко. Мотор нашей машины колотился, как мое сердце.
Граница проходила, вероятно, где-то вверху, по горному хребту. От нее давно не осталось и следа. В 1938 году, после мюнхенского сговора, немцы стерли ее с лица земли.
По обе стороны от шоссе росли громадные ели. Здесь не гремели бои. Здесь только видны следы подготовки: лес был вырублен кусками, в отрытых окопах лежали мотки колючей проволоки.
Первые увиденные нами домики на богемской земле ничем не отличались от домиков в баварском лесу. Из окон свешивались такие же грязно-белые простыни. Магазины были закрыты. На улице ни души…
Мы спустились в долину. Показались первые чехословацкие домики. Повсюду — чехословацкие флаги. В окнах — бледные рожицы чешских детишек. Завидев нас, они высыпали на дорогу. Теперь они без опаски могли говорить по-чешски! Чтобы не разрыдаться, я быстро влез в машину. Мы проехали наскоро сооруженные «триумфальные ворота», на которых было написано: «Да здравствует Красная армия и наши славянские братья!» Населенный пункт назывался Бешини. По воле рейха село было пограничным.