— А как дела… Сержант, как ее зовут?
— Доктор Бручек? К сожалению, он — самый безнадежный. Вас интересует доктор Штербова? Она особенно плоха. Она плохо выглядела с самого начала, и я не хотел брать ее с собой, но она настояла. Ослабленная конституция. Задеты легкие. Два года в концлагере. А это оставляет следы. Замечательная женщина!..
Запах карболки. Два охранника везут по коридору пациента. Колеса каталки скрипят. Мимо нас проходит сестра. Она несет картонную коробку с реактивами. В пробирках — темная кровь, рядом — крохотные бумажные флажки. Сестра медлит, затем в раздумье нажимает на ручку двери.
— Вот уже два часа, как она в состоянии полной апатии. Ни на что не реагирует…
На подушке лежит узкое лицо. Темные волосы распущены. Они стали длиннее, чем раньше. Под глазами — красные круги. Руки цвета слоновой кости судорожно вздрагивают.
— Доктор Штербова, к вам гости, американцы.
Глаза больной, необычайно светлые, остановились на мне. Потом они снова заметались и задержались на докторе.
— Доктор Машка, галлюцинации начинаются на четвертый день?
Голос прозвучал неожиданно ясно, хотя и тихо.
— Ева!
Глаза ее расширились. Руки вытянулись, одна рука поползла вверх.
И на этот раз я услышал все тот же вопрос:
— Почему… так поздно?
Но сейчас эти слова предназначались только мне одному.
Рука Евы — сухая и горячая, неестественно горячая. Пульс слабый, учащенный.
Я рассматриваю маленькие красные точки на ее коже.
— Со вчерашнего вечера, — говорит сестра.
Ева, как врач, знает, что это значит.
— Скажи моим родителям, что я очень благодарна им. Если бы не папа, эти нацистские собаки ни за что на свете не отпустили бы меня.
Она пытается выпрямиться. Глаза становятся колючими.
— Знаешь, кто меня выдал? Полицейский советник с четвертого этажа. Контакт с противником!.. Он имел в виду тебя. Он назвал каждую книгу с твоей полки. И то, что у тебя иногда ночевали товарищи, все-все. Посмотри, чтобы ему сломали шею…
Сестра подошла ближе и вопрошающе посмотрела на доктора.
— Доктору Штербовой необходим покой!
— Оставьте, сестра. Мой муж приехал издалека, нельзя же его просто так…
Ананасный сок, кажется, пришелся ей по вкусу. Она отпила его маленькими жадными глотками. Потом, уронив голову на подушку, с улыбкой тихо спросила:
— Ты еще не забыл про мой портрет?
— Две недели назад я видел его в Люксембурге у друзей. Твои родители оставили его там…
Ева снова смеется:
— Добрые они…
Вдруг она хватает меня за руки и сжимает их:
— Ты покажи этот портрет твоей девушке, чтоб она знала, что ты был в хороших руках…
Мельница смерти
Новое задание
В себя я пришел, только когда выскочил из канцелярии роты на раскаленный солнцем школьный двор в Висбадене. Часовым у ворот стоял Бадди Грогэн. Он отдал мне честь. Вряд ли это было серьезно с его стороны. Скорее всего, он наверняка хочет посмеяться надо мной: как, мол, я буду отвечать на его приветствие. Но вдруг меня осенило: ведь его приветствие относится не столько ко мне и к моему только что полученному лейтенантскому званию, сколько к зеленой долларовой бумажке, которую вновь испеченный офицер должен вручить первому солдату.
В моем старом помятом «рено» сидел Сильвио. Он видел всю эту сцену.
— Честь тому, кто ее заслужил, — сказал он со свойственной ему дерзкой улыбкой. — Ну, как ты себя чувствуешь в рядах нашего офицерского корпуса?
Сильвио уже четыре недели носил офицерское звание.
— Подожди меня, — сказал я, останавливая машину перед зданием комендатуры. — Я не больше пяти минут.
Впервые после долгого перерыва я вновь стоял перед полковником Макдугалом.
Кабинет полковника на этот раз был уютнее, чем на люксембургской вилле: легкая мебель, светлые обои, шторы нарядной расцветки. По случаю присвоения мне офицерского звания на столе у полковника появилась бутылка хорошего французского коньяка.
— Обстоятельства складываются так, что вы должны будете сделать один фильм. Не пугайтесь, — быстро добавил он, — от вас не требуют того, чего вы не понимаете. Сначала вы должны написать сценарий фильма о немецких концлагерях. Мы получили такое задание еще задолго до капитуляции Германии… Вот мы и подумали, что вам это, быть может, доставит удовольствие. Ведь вы много повидали.
Удовольствие! Это было не то слово. Все это отдавалось у меня болью в сердце.