вместе с тем примитивные параллели меня окружают и преследуют. И параллели эти надо
развивать. Это как поставить напротив друг друга два зеркала – неизвестно, что в них
можно будет увидеть. Например, ее лицо, которое я тысячу раз держал в своих ладонях,
тысячу раз целовал – оно было изъедено рыбами, белое и распухшее от долгого
пребывания в воде. Пи Джей Харви пела: «Little fish, big fish, swimming in the water, come
back here and bring me my daughter». Они не вернут Корнелиусу дочку, там было не так
мелко, как все привыкли считать.
Марина Де-Фриз – звучит совершенно по-французски. Я так же неповоротлив и
обглодан прожорливыми рыбами, когда вспоминаю о ней. Наверное, многое хотелось бы
сделать и многое сделалось бы, имей я хоть капельку веры. Есть слова, которые не
хочется употреблять из-за их вычурности. «Любовь», например. Любовь, превозносимая
поэтами, раскладываемая на компоненты «нежность» и «уважение», любовь
кровососущая – я не верил в нее и не смог бы поверить даже ради драгоценного
восхищенного взгляда Марины.
В этом моя самая большая проблема. Мне никогда не удавалось сделать что-то
хорошее для нее. Я вскакивал с кровати, возмущенно курил, и страдал. Не потому, что я
ее любил. А потому, что сомневался, плел интриги и расставлял капканы, в которые сам
же и попадался. И мне бы хотелось написать ей такими курчавыми завитушками, красной
гелевой ручкой: «Марина, я тебя люблю».
Но я бессилен, и ветер, дующий с моря, уносит мои письма ей со стола на пол в
коридор, я не хочу быть лжецом прежде всего перед собой, потому что я ни во что не
верю. И я буду страдать, мучиться, курить среди ночи, выпуская дым в окно с Амурским
заливом. Но на этот раз в одиночестве. И ее тревожить не буду, покой не нарушу.
Глава 6.
«Е» - Емар
«…Вспоминали счастливые времена студенчества, когда гурьбой ходили в
туристические походы по Краю, пели под гитару у костра, кормили комаров и
жарились дикарями на песочке бухты Емар, которую называли Юмора, в отличие -
от Шаморы или бухты Фельдгаузена…»
(В.К. Каринберг «Город на полуострове Муравьева-Амурского»)
«…Теперь Кристина жила ожиданием Валеркиных каникул. О лете буквально
грезила. Так и мечтала, как они вдвоем поедут отдыхать куда-нибудь на Шамору, или
в бухту «Три поросенка», или на Емар, в простонародье Юмора - шикарные пляжи в
бухтах Шамора и Юмора, наследие японского пребывания в Приморье…»
(Т.В. Туренко «Когда меня ты позовешь»)
Сегодня ночью убили Миру.
Или не Миру. Согласитесь, когда кого-то убивают за стенкой от вашего гостиничного
номера, вы волей-неволей вспоминаете события последних криминальных хроник по
телевидению или недавно прочитанный детектив. А я за последние дни столько
наслушался о том, что, равно как Карфаген должен быть разрушен, Мира должна быть
убита, что меня даже не особо впечатлили снующие туда-сюда по коридорам врачи, люди
в форме и перепуганные китайцы, высунувшие на шум головы из своих комнат.
Говоря откровенно, я даже ждал чего-то подобного. Я проснулся среди ночи,
разнервничался и курил в форточку, как и обещал в своей эпистоле Марине. Мне
приснился сон за пять минут до этого. Во сне я и Марина сидим на кровати в этом же
номере, все окна открыты настежь, смотрим на Амурский залив, оттуда веет холодом и
потусторонним злом. Аня бы сказала по этому поводу: «Морские чудовища Владивостока
оживают по ночам». Большой пассажирский автобус стоит на волнах – как же он там
оказался? – и прямо на наших глазах начинает уходить под воду. Автобус желтого цвета,
внутри пустой. Даже водителя нет, никто не паникует и не выдавливает стекла в надежде
выбраться за борт тонущего автобуса. Он слегка качается, кренится из стороны в сторону,
и вот уже не видно колес, фар, он идет и идет вниз. Марина дергает меня за руку, кричит:
«Ну ты же видишь, что он тонет! Сделай же что-нибудь!»
На этом сон прерывается, я встаю с кровати и иду закрывать окно. Оставляю
небольшую щель, чтобы дым не оставался в комнате. Упираюсь руками в подоконник и
изо всех сил напрягаю зрение, буравлю глазами дырки в ночном чернильном море за
окном. Однажды моя бабушка рассказывала мне о том, как она так же среди ночи встала,
подошла к окошку и просто смотрела в темное небо. «Самое удивительное, что со мной
никогда прежде ничего похожего не происходило, - добавила она, - конечно, бывают
люди, которые так делают… Но я обычно иду на кухню попить чаю, успокоиться… Я не
подхожу к окну в три часа утра». Оказалось, что той ночью, когда бабушка смотрела
ночью из окна, произошло землетрясение. Совсем мало баллов было, несильные толчки,
но все дверцы шкафов открылись и посуда из сервантов попадала на пол. То
землетрясение не было страшным и разрушительным, говорила бабушка. Но она его
предчувствовала на каком-то подсознательном уровне.
То же примерно случилось и со мной. С моря прямо-таки веяло чем-то инфернальным.
Я курил и курил. Ждал маленького землетрясения. «This little earthquake doesn’t take much
to rip us into pieces»12
12 Строчка из песни Тори Эймос «Little earthquake».
…Я таращился в темноту, в морские чернила, ждал желтого автобуса. Еще чего-то
ждал. Марининого «Сделай же что-нибудь!». Я хотел, чтобы она нарушила тишину. Её
здесь не было. Это был сон.
Время остановилось. На моих часах нет секундной стрелки, поэтому я не мог в этом
убедиться. Отсчитывал секунды сам. Осталось семнадцать, я отсчитал сто восемьдесят. В
конце концов, я услышал этот чертов хлопок. Он нарушил тишину.
Я смог выдохнуть, потусторонние силы зла отступили, море закишело волнами,
включился холодильник. Через стену от меня убили Миру. Или еще кого-то. Тогда я этого
еще не знал. Не требуйте от меня описания оглушительной перестрелки. Мне вообще
показалось, что в соседнем номере упала тяжелая книга. «Стены из картона», - такой была
моя первая мысль. Я затушил четвертый подряд окурок и лег спать.
По всем канонам жанра с утра меня разбудил оглушительный крик горничной. Спустя
полчаса по коридору затопало несколько десятков ног. Представители закона заглянули и
ко мне на огонек, дабы выспросить, не довелось ли мне ночью увидеть что-то
подозрительное. О да, товарищ старший лейтенант, как насчет застывшего на несколько
минут океана?! Это я и попытался донести собеседнику, выписывая шикарные кренделя
своими пальцами и беззвучно раскрывая рот, словно рыба, хватающая пузырьки воздуха.
«А, он глухонемой», - махнул на меня рукой человек в погонах. Глухонемой в моем
случае приносило гораздо больше выгоды, чем просто немой. Можно косить под дурачка,
в данной ситуации это должно сработать. Я приклеился к дверному глазку на добрые
полчаса.
Китайцы испуганно галдели на своем языке. Прокуратура и милиция обшаривали
злосчастный 912 номер на предмет улик и всяких других интересностей. Наконец, врачи
повезли прочь с постоялого двора носилки, на которых лежал хладный труп, еще вчера
бывший моим соседом или соседкой. Нацепив на лицо выражение юродивости, достойное
Юшки (привет, Платонов!), я выглянул в коридор.
За долю секунды я нашел два доказательства своей притянутой за уши теории. Во-
первых, из-под целлофановой пленки, в которую медики завернули тело, свесилась вниз и