было ключ, как внезапно меня вновь охватил дикий страх. Что, а главное, кто уже мог
побывать и в моем номере? Какие-то странные штуки тут творятся. Как бы то ни было, я
не хотел возвращаться к себе. Только не сейчас. Только не сейчас.
Я спустился в бар, и Серега налил мне Кровавой Мэри. По мере телесного опьянения,
разум мой все более и более трезвел, страх постепенно уступал место настороженности.
Кто-то играет в странные игры. Потому что уже один человек мертв. Значит, игра
недобрая. Немного помедлив, я показал фотографию Сергею. Он повертел ее в руках,
чуток порассматривал, а потом вернул мне.
- Да это же Юмора, - сказал он, протягивая мне старое измятое фото, - это Юмора.
* * *
Бухта Юмора в лучах заходящего солнца – великолепное зрелище. Я забрался на скалу
и смотрел, как зеленые волны кидаются на острые камни и разбиваются вдребезги. Где-то
я уже писал о том, что вечером море похоже на мятное желе. Юмора (официально
«Емар») – замечательное место для походов, палаток и шашлыков. Здесь все так и дышит
свободой.
Я дышал свободой, стоя на вершине отвесной скалы, и ветер дул мне прямо в лицо, я
закрыл глаза и вдыхал свободу во все легкие, туда, где еще есть место, свободное от
детективных головоломок и сеансов психотерапии. Это место пока что вакантно,
продуваемо океанским бризом, распахнуто настежь. Это ли место для сердца? Я должен
всего-навсего приложить правую ладонь к губам, а потом – к сердцу: вот и вся любовь на
моем языке. Плюс десять букв письменного признания. И что взамен таких
незначительных трудов? Нежность, забота и ласка, песенки-стишочки, запах волос на
заколке, огромная пицца с сыром и ветчиной, турагентства, исключенная возможность
быть белой вороной или потерять лицо.
Я же остаюсь.
Мои любимые с детства герои, асоциальные и суровые… Хиктлиф, держащий в
ежовых рукавицах весь Грозовой перевал – даже к нему можно было найти подход, он не
злой, это просто жизнь такая… Хитклиф влюблен. Это обеляет его и оправдывает всю
устроенную им жуть. Хитклиф стоит на горе, взор его устремлен куда-то далеко, за
горизонт. Хитклиф бродит по вересковым пустошам и полы черного плаща его
развеваются на ветру… И вся эта дешевая красота. Башни с заточенными принцессами и
маги в колпаках со звездами.
Пожалуй, в черно-белом кино с трескающейся озвучкой, Аякс стоял на вершине скалы
на Емаре и сизые тучи сгущались над бедной его головой. События безумного дня не
давали покоя его мыслям.
Аякс вздрогнул. Ветер усилился. Море, которое прошлой ночью неожиданно замерло,
сейчас злилось и буквально закипало – так уж эти высокие волны выглядели сверху.
Кипящее мятное желе где-то там, внизу… Мятная Юмора. Старая Юмора на пожелтевшей
фотографии.
Аякс вытащил из кармана мобильный телефон, который молчал все дни его
пребывания в Приморском крае. Одно входящее сообщение. Он так картинно прикрыл
глаза – нам ведь нужна настоящая трагедия! – и нажал на кнопку «читать». Нет-нет-нет.
Это не было сообщение на французском языке. Это не имело никакого отношения к
сегодняшним заботам. Все оказалось куда проще. «КУДА ТЫ ПРОПАЛ? ВЕРНИСЬ
ДОМОЙ, СЫНОК».
У меня во рту пересохло. Погода портилась. Очередная волна разбилась с
оглушительным грохотом. Мой отец всегда умел подбирать слова. Когда я жил в
интернате, он писал мне письма на листах, вырванных из деловых ежедневников. Он
писал: «Одевайся теплее, на улице уже ледок». И я думал, только бы прилюдно не
разрыдаться на слове «ледок». Я выходил зимой во внутренний двор и перечитывал
стопку огрызков из отцовского органайзера. Ледок. Сынок. Как трогательно.
Только эти слова ничего не значили для самого отца. Он просто знал эффективность
фразы «Тянешься к книгам, бедолага», когда в библиотеке интерната не оказалось
интересующего меня фолианта. Папа меня жалеет, подумал я. И, как всегда, просчитался.
Потому что все книги я купил себе сам. Впоследствии. Он не мог даже отксерокопировать
несколько страниц. Я купил все свои книги себе сам, когда я стал работать письменным
переводчиком. И мой отец пел на каждом углу о моих переводческих талантах, которые
приносят неплохие деньги.
А до этого он привозил мне в интернат подарки на день рождения. Он дарил мне ручки
Parker, чтобы «от моего немого спиногрыза была хоть какая-то творческая польза. На
пользу материальную мне рассчитывать, увы, не приходится».
Давным-давно, когда еще деревья были большими, я грохнулся с какого-то гребаного
карниза и расшиб себе все, что можно, на внешней стороне запястья остался
отвратительный кривой шрам. Мой отец не соизволил привезти мне леденцы с
апельсинами. Он не мог даже брякнуть что-то из серии «шрамы украшают мужчину». Ни
черта подобного. Он просто скорчился, отвернулся и сказал: «Я не могу смотреть на это
уродство. Тебе стоит носить часы с широким ремешком, чтобы никто не заметил такую
гадость».
А сейчас он хочет сынка обратно. Блудного сынка, наверное. Он же не мог выгнать
меня из собственного дома, вы что, столь уважаемый в народе господин просто так не
может поступить… Барин у нас интеллигентный, увлекается эпохой Наполеона и играет
на фортепьянах. Он играл на фортепиано, когда я навсегда покинул свой дом – я видел его
силуэт в окне – и я ненавидел этот музыкальный инструмент. Я бы выкинул эту
деревянную махину в море прямо вот с этой скалы. Пусть оно утонет ко всем чертям!
Пусть все его клавиши отвалятся, и пусть прибой вынесет их на берег, чтобы люди,
которые отдыхают на пляже или пошли в поход на бухту Емар, спотыкались об эти
деревяшки и недоумевали: «Что за рухлядь из воды принесло?». Тогда мой отец не
сможет ничем прикрываться. И ему останется только молчать. Тогда мы будем в равном
положении. А если он не будет молчать, он сможет только вопить, как в мой последний
вечер в его доме: «Ты тут никто! И ничто!»
И на этом ходе в игре мрачный и одинокий Аякс смог максимально вжиться в свою
роль. Он начал делать типично экранные жесты… Забавная девушка, эта Марина, она
вычитала где-то, что признаться в своих чувствах глухому, немому или вовсе
глухонемому человеку можно, нарисовав большими пальцами обеих рук сердечко.
Господи, лучше бы она сказала это вслух, так я бы скорее понял ее. А нарисовать
пальцами сердечко я и сам могу.
Я не хотел сердечек. Никогда. Я хотел сжигать мосты экранными жестами. Как
Гарольд. Как Хитклиф. Аякс, стоя на вершине отвесной скалы не по-летнему холодным
вечером, долгое время был погружен в свои думы, которые были под стать погоде – все
местные СМИ объявили штормовое предупреждение. Затем Аякс размахнулся и выкинул
свой телефон в море.
Рассвирепевшее от ветра морское йодисто-мятное желе в один миг поглотило
ненавистную трубку. Аякс чувствовал красоту и значимость этого поступка. Аякс
чувствовал себя героем книг и фильмов. Он был обижен, разочарован, одинок, зол. Он
был погружен в черную меланхолию. И вновь привет, Гофман. Аякс был свободен.
Осознание этого должно было перевесить все плохое на противоположной чаше весов.
Аякс верил в лучшее и старался ко всему относиться с юмором. Да-да, avec l’humour15.
15 фр. «с юмором»
Глава 7.
«Ж» –Женьшень
«Только чистый, непорочный человек может найти пан-цуй (женьшень); это
недоступно для человека, ведшего ранее жизнь безнравственную, это недоступно для
того, кто постоянно причинял людям зло и обиды. В мгновение ока растение