«Мало ли что с тобой случится», и опять потащит меня на привязи по своим делам.
Она постоянно заставляет меня есть и после того, как я поем, запирает туалет и
ванную на два часа, чтобы я не сблеванула. Думает меня перехитрить. Мира ничего не
знает о причине моей голодовки. Она никогда меня не поймет, она слишком узко мыслит
для этого. Еще она не выпустит меня из дома осенью без шарфа-шапки-перчаток и
прочих шерстяных колготок. Она заставляет меня каждый день съедать по ложке
женьшеневого меда. Говорит, что женьшень – панацея от всех болезней.
Они созвучны, эти слова – «пан-цуй» и «панацея»… У женьшеня много других
названий, как говорит Мира. Среди них «корень жизни», «удар бессмертия» и «чудо
мира». Мира постоянно повторяет, что женьшень – одна из причин, постоянно
возвращающих ее в Приморский край. Здесь он растет в тайге в диком виде, а те же
китайцы и корейцы его культивируют… Так вот, дома у меня всегда был корень
женьшеня, стоявший в банке липового меда. Мира заказала два корня у дяди Володи из
Арсеньева. Второй она опустила в маленькую бутылку с водкой, и, спустя некоторое
время, от водки там не осталось и следа, вместо нее получилась какая-то панцуйная
настойка, которой можно один раз протереть рану, и на следующий день рана
затянется, а то и вовсе исчезнет…
У Миры был муж, Жан-Батист. Только он к нам приезжал очень редко. Помню, что
он всегда хромал на левую ногу. Говорили, что у него протез вместо ноги. Он громыхал. Я
имею в виду протез. Такой звук был, будто эта искусственная нога из железа сделана.
Скорее всего, он был на войне… Где же он еще мог потерять ногу? Они с Мирой не из
тех людей, которым поезда отрезают конечности. Они же страшные милитаристы,
ходили всю жизнь и гремели своими пушками.
Они частенько созванивались, когда Мира была у нас. Чтобы связь не пропадала, она
поднималась с трубкой радиотелефона на пятый этаж в подъезде и там говорила с
мужем. Обычно это было часов в одиннадцать вечера. Однажды она вернулась в нашу
квартиру после такого телефонного разговора, села в кресло и в никуда выдохнула:
«Merde!» Я рассмеялась, потому что уж это слово знала точно. А потом выяснилось,
что ей позвонили сообщить о смерти Жан-Батиста. Причем он как-то не сказать что с
миром упокоился: то ли злоумышленники взорвали офис Жан-Батиста, то ли он сам
куда-то поехал и там подорвался… Разлетелся на миллион кусочков и лоскутков. Тут
даже самый большой в мире корень женьшеня не склеил бы несчастного обратно.
Мои это все обсуждали за закрытыми дверьми, предварительно уложив меня спать,
так что я не знаю ни фактов, ни деталей, увы. Я знаю, что он торговал оружием. Не как
тот елейный продавец, нет. У Мириного мужа была целая корпорация своя… И вообще,
он был связан с мафией… С бандитами там всякими. Французскими бандитами,
разумеется. Еще я знаю, что французская мафия связана с японской мафией. Может, и с
якудзой. Их что-то объединяет. Только я не знаю что, да и не особо хочу знать.
Она родилась в Ниигате. У Миры маленькие раскосые карие глаза, каким бы клеем она
ни распахивала свои веки, и какие бы изумрудные-бирюзовые линзы туда не засовывала.
Как-то раз Жан-Батист подарил мне футболку. Он привез три футболки. Мне
досталась детская, маленькая, небесно-голубого цвета с надписью ROMANTISM.
Классно, вот почему латиница всегда воспринимается на ура, вне зависимости от того,
что написано. Эффект «импортной вещи»? Наверное, так… Вторая футболка была
белая, где-то сорок четвертого размера, на ней было написано REALISM. Ее забрала то
ли мамуля, то ли тетушка. Вроде бы до сих пор порезанными лоскутками той
«реалистической» тишотки я дома пыль вытираю… Мама или тётя – кто-то из них
красил волосы в этой футболке.
А вот третья досталась Мире. Розовая. Ничего особенного. Надпись, отличная от
наших – POSTMODERNISM. Она нечасто ее надевала. Она всегда носила одно и то же.
Это ситцевое платье в цветочек. Если Мира – горец фасона Дункан Маклауд, и
действительно тысячелетиями живет в возрасте тридцати двух лет, то каким же
мистическим образом ее платье всегда выглядит как новое? Я много раз видела, что она
его стирает и гладит… но его абсолютно не берет время. Как так может быть, ткань
ведь изнашивается? Мира стоит в этом самом платье на фотке из маминого школьного
похода на Юмору! Меня тогда даже на свете не было, вы представляете?! Как ей это
удается? А футболка «Постмодернизм» буквально за год растянулась, краска поблекла,
нитки полезли. Цветочкино платье же по-прежнему оставалось свеженьким и
накрахмаленным.
Мира исполняет все желания. Когда люди плохо со мной поступали, она их убивала.
Так просто. Я спрашивала, а вдруг полиция найдет убийцу, Мира, тебя ведь посадят в
тюрьму? Она только смеялась в ответ. Ее смех и оптимизм здорово мне руки развязал,
что тут говорить. Стоило мне разозлиться, Мира тут же крушила всех направо и
налево.
После смерти мужа она практически переселилась к нам. В Париж летала крайне
редко. Она пробовала научить меня французскому, я только кривилась. С японским была
та же история. Черта с два я буду учить то, что она мне навязывает! Назло Мире в
университете я выбрала себе немецкий язык. Просто чтобы не быть такой, какой она
хочет меня видеть.
Кстати, почему-то Миру видит очень мало людей. Живые не видят Миру. По крайней
мере, у меня постоянно такое ощущение.
В детстве Мира пела мне одну и ту же колыбельную, слова которой я выучила
наизусть. Вот такая песенка была:
Посмотри на это небо:
Оно вечно-безгранично,
Ему нет конца и края,
Нет конца его краям.
Нет предела и не будет,
Его не было и раньше,
Его видел только ветер,
Что бродил по небесам.
Ветер в марте птиц гоняет
Прямо с крыш военкомата.
Мое небо исчезает,
Моя ты не виновата.
Ты – любимая свобода,
Нет предела и не будет,
На задворках небосвода