защитные круги, стеклянные купола, магические щиты. Что только подливало масла в
огонь армии моих ненавистников. Разумеется, они ждали другого. Хотели, чтобы я
расплакалась в туалете, а потом вышла и проблеяла «ребята, ну давайте жить дружно».
Проклятие кота Леопольда – смотрела этот мультик с маленькой Аней. Эх, мы все ведь
пацифисты… Но именно тогда мне не хотелось прогибаться. В первую очередь потому,
что эти люди были никем для меня, и, положа руку на сердце, проблемы были не у меня, а
у них. Поэтому я продолжала учить язык, читать Флобера и… молчать.
Нападки усилились. Когда со стороны любой человек мог наблюдать следующую
картину – моя напарница Мари Б. стоит на столе, хлопает себя по крутым бокам и орет в
мой адрес что-то крайне грубое и оскорбительное, а я сижу за соседним столом и, как ни в
чем ни бывало, печатаю отчет, смотря только в монитор, я решила, что с меня хватит. Не
гонений и оскорблений, а психоза и гротескных сцен. Поэтому чудесным снежным утром
двадцать пятого декабря я достала отцовский пистолет, и убила всех, кто сидел со мной в
одном кабинете.
Никогда не забуду это ощущение первого живого выстрела по живому. Отдача в руку
была, кажется, во много раз сильнее, чем на тренировках с учителем и неодушевленными
деревяшками. Раз – и пергидрольные локоны Катрин И. становятся насквозь мокрыми и
клейкими из-за томатного сока, который почему-то тоже зовется кровью; ее лицо стекает
вниз долю секунды, расслабляется, а потом и голова, такая легкая головушка, костяшки-
черепушки с высоты падают на стол. Будто девочка рыдает. Только ее плечи не
содрогаются. Она вообще обездвижена. Слава Богу. Наконец-то. Потом другая, Мари Б.
Шмяканье упавшего толстого тела. Бух – и на пол. Третья. Пятая-десятая. Я никогда не
забуду этой картины. Сколько же их там было. Обойма разрядилась полностью. В тишине
любой шорох усиливается в тысячу раз, от моих выстрелов грохоту было столько, будто
землетрясение стены сотрясало. Я закончила. Осталась одна в издательстве. Выдохнула.
Опустила руку, та повисла безвольно, будто резиновая. Указательный палец успокоился,
отпустил курок, пистолет упал на пол. Красиво, как в кино. Нет, его надо поднять –
оставить пистолет с моими отпечатками было бы верхом глупости.
Прошло полминуты. Что я натворила. ЧТО-Я-НАДЕЛАЛА? Живые люди! Создания
божьи, ты забрала у них то, на что не имела права – их жизнь. Мира! Мира – ты теперь
такая же убийца, как и твои предки! Ты не стала исключением из правил твоей
родословной, ты – только запоздалое подтверждение этих правил! Застрелила девушек,
называвших тебя сраной япошкой с ресепшен – чем не повод для того, чтобы всадить
пули в их незамутненные головки? Чем ты вообще думала? Ты не стала нормальным и
обычным человеком, ты не стала такой как все, твой условный рефлекс на раздражитель –
убивать, это заложено в тебе генетически, Мирамирамирамира!...
На негнущихся ногах я выбежала на улицу, резво с места преступления, через дорогу
находилась церковь. Чтоб тебя, Мира, сегодня же рождество! Убийство произошло рожде-
ственским утром! Какая же ты богомерзкая и бесчеловечная, Мира! Я зашла в дом Божий
– happy birthday Jesus. Месса, орган, хор – славьте людей во Христе, славьте жизнь во
Христе… А мои руки пять минут назад сжимали ствол пистолета, мои пальцы нажимали
курок, и не раз, а много раз, до полного уничтожения. Цель уничтожена, задание
выполнено, Мира – надежный солдат. Добро пожаловать в наши ряды. Мы вас так давно
ждали, мадемуазель. Мы возлагали на вас большие надежды, Мирабель, ведь ваши
родители… Вы целиком оправдали наши ожидания, вы приняты. Я направила дуло
пистолета на фигуру Иисуса, пригвожденного к кресту. С днем рождения, с днем смерти -
какая по сути разница? Удивительно, что люди вокруг не обращали на меня, готовящуюся
прострелить муляж сына Господнего, никакого внимания. Будто меня и не существовало
вовсе. Я сосчитала до десяти, собралась с мыслями и громким голосом сказала:
- Боже, если единственное, что я умею делать – это убивать, и если таков твой
промысел, то, молю тебя, сделай меня орудием твоим! Пусть те, кто пал от руки моей,
были действительно злыми и жестокими людьми. Пусть я буду уничтожать всё зло,
материализованное в людях, пусть я буду пресекать жестокость и несправедливость… А
какими методами, решать тебе. Если ты не согласен на это – я понимаю тебя, Боже. И в
таком случае прошу лишить меня жизни прямо здесь и сейчас, забрать мою душу. Я не
хочу быть убийцей! НЕ ХОЧУ! А если таков мой удел, то пусть от этого будет хоть какая-
то польза.
Я прижала пистолет к собственному виску. Орган продолжал играть, прихожане – меня
игнорировать. Я перекрестилась правой рукой, пальцы которой все так же были готовы в
любой момент спустить курок…
- In nomine Patris et Filii ei Spiritus Sancti… Amen!
Раздался оглушительный выстрел. Но это была уже не я. Свод костела расплавился и
рухнул, витражи рассыпались на горстки цветных стекол, я легла на пол, стараясь закрыть
голову, и зажмурила глаза…
Очнулась я там же, в церкви. Поднявшись с пола, оглядела здание – все было в целости
и сохранности. На улице вечерело. Около издательства стояли машины полиции и скорой
помощи. Единственный выход – прикинуться дурочкой и спросить, что стряслось. Что я и
сделала. Полицейский посмотрел сквозь меня и ничего не ответил. Я пошла к входной
двери, и меня никто не остановил. Люди словно перестали меня видеть.
Там, внутри, заворачивали в черные пластиковые мешки моих бездыханных коллег. Но
что меня удивило, так это то, что ни на одном трупе не оказалось следов от пуль!
Чистенькие, будто только что из ванны. Да и врачи повторяют как скороговорку:
«Обширный инфаркт».
В тот же вечер я села на самолет до Токио. Новый год в Париже пришлось отложить до
лучших времен. Никаких снежных хлопьев на Елисейских полях, никаких аккордеонов и
круассанов. Меня ждала моя родина, мой дом. Было необходимо лететь в Японию. Хотя
бы для того, чтобы сменить мой ZF-645 на что-то более мощное.
Я вернулась обратно в Ниигату. Сказала, что буду продолжать дело моей семьи. Все
вздохнули с облегчением, а отец даже так обрадовался, что заказал одному известному
автоконцерну выпустить малолитражку, названную в честь меня. «Маленькую и
компактную, как моя дочка». Хм-хм, папа. Так, в 1980 году в продажу поступил
автомобиль Daihatsu Mira.
На одном мероприятии, устраиваемом моими родителями, собрался весь мафиозный
бомонд Японии. Танака-сан, снабжающий всех огнестрелками последних моделей, высь
раздутый от гордости, представил нам своего партнера из Европы. Им оказался Жан-
Батист.
Как выяснилось позже, он писал книгу, и пробный экземпляр хотел распечатать на
казенном принтере. Дождавшись вечера, когда все уйдут из офиса, он хотел забрать
стопку страниц, лежащую в копировальном аппарате. Однако, зайдя в опечатанное
полицией здание, он случайно обнаружил люк, спрятанный аккурат под печатным
агрегатом. Классика жанра – жандармы тот люк почему-то не заметили. То был тайный
ход в оружейный склад, расположенный в подвале издательства. Какие за этим
последовали перипетии, не знаю даже я, но год спустя вчерашний скромняга-верстальщик
превратился в главного поставщика крупных партий оружия во все страны Европы, а
затем и Азии…
«О, здравствуйте… Мне кажется, мы встречались где-то раньше…» И далее в этом
духе. Он поцеловал меня в обе щеки по очереди. Он был настоящим французом. Я была
настоящей японкой. Смутилась и зажмурила глаза. Про себя отметила: надо же какое
костлявое лицо, со стороны не скажешь, а осязаешь совсем другое. Очень ощутимые
скулы.