стройный, темноглазый… Вот времена были… Сидим мы, бывало, вечером с мамой и
папой, ужинаем, разговариваем… В общем, все как у людей. И вдруг в дверь звонят. Один
из предков идет открывать, потом сразу шум, возня, восклицания «Мира!... Жан-
Батист!...» И эта парочка к нам заваливается наперевес со своими огнеметами и
гранатами. Двухкомнатная квартира идеальна для трех человек, но пять – это уже
перебор. Мира с мужем как всегда с самолета, рейсы по сто пятьдесят часов с одного
края света на другой. И как всегда без приглашения. Сколько раз папа предлагал их
встретить в аэропорту – так нет, им это неудобно, не хочется нас стеснять и
напрягать. А вот так ни с того ни с сего нагрянуть в ночи – это самое оно. Сумки
раскрываются и разбираются по шкафам и полочкам, вино ставится на стол,
распахивается окно и на подоконник водружается пепельница. Взрослые отмечают
встречу. Теплая интернациональная дружба, подкрепленная забродившим виноградным
соком и обоймой патронов. Русская бизнес-вуман, русский пианист, японская киллерша и,
наконец, поставщик оружия из Франции.
О черт! Как он мне нравился, черт возьми. Они с Мирой были идеальной парой. Я бы
никогда не стала его возлюбленной. Даже исходя из параметров внешности: уже тогда я
ходила в школу с пацификом на шее, с ногтями, накрашенными черным лаком и с плеером,
в котором играл извечный хард-рок. У меня были длинные черные волосы и фигура
пленника Освенцима. Мне хотелось быть рок-звездой. Да я и есть рок-звезда, пусть и до
сих пор потерянно-безымянная. А Жан-Батисту рок-звезды не нужны. Его жена была и
остается воплощением всего того уюта и тепла, который зовется в журналах
«женственность». Мира, сладко пахнущая кокосовым парфюмом, Мира, готовящая на
кухне креветки в соусе терияки, Мира, всегда готовая меня обнять, погладить по голове
и прошептать «бедный мой кролик, ну не расстраивайся» мне в ухо во время очередного
приступа дурного настроения.
На один из праздников она и Жан-Батист подарили мне пластмассовые серьги в виде
электрогитар. Это было прелестно. Я с каменной физиономией ковыряла вилкой салат и
слушала «Led Zeppelin». Всегда мечтала стать Джимми Пэйджем. Мои родители были
как всегда крайне озабочены тем, что я ни черта не ем. А Жан-Батист поджал губы и
сказал им: «Возраст у нее сейчас тяжелый, что поделать…».
Жан-Батист был моим святым покровителем, таким же опекуном, как и Мира, но
только способным притвориться, будто действительно понимает, что я чувствую.
Когда он в последний раз уезжал от нас, Мира оставалась. Она поехала провожать его в
аэропорт. Жан-Батист попрощался с моими родителями, расцеловал меня в обе щеки и
пошел к выходу. Мира ждала его в машине во дворе. Тогда-то я и поняла, что, если есть
что сказать, то надо говорить. Я выбежала в коридор и крикнула: «Жан-Батист,
можно тебя на секундочку?» Он улыбнулся, как всегда (как у него всегда получалось так
по-доброму улыбаться?). «Да, Анюта, ты что-то хотела?» Тут я выдаю тираду: «Жан-
Батист, я пишу роман и одного из героев списала с тебя, я хочу издать свою книгу, она
будет про Владивосток и про меня саму, про моего мертворожденного братика
Андрейку, про Миру и про тебя, о Жан-Батист!»
Он, разумеется, удивился. Спросил, как будет называться роман. Я ответила: «521
SUR. Это как код нашего региона на автомобильных номерах, только в зеркальном
отражении». Жан-Батист посмотрел на меня таким непередаваемым взглядом, каким
бы Иисус смотрел на ребенка-шизофреника, нападающего на собственную тень с ножом.
Он был таким взрослым. И бесконечно добрым. Его глаза говорили за него сами – он меня
жалел.
Бог мой, вот это маразм. Какой позор. Стыд и смерть! Стыд и смерть! Жан-Батист
решил, видать, что я просто маленькая девочка-психичка, как жалко бедную чокнутую,
подумал он. С нежностью, конечно же, подумал. Потому что Жан-Батист всегда был
святым и великодушным. Он ни за что не стал бы смеяться над моим нелепым лепетом.
Не стал бы злорадствовать и ржать вдвоем с Мирой. У него для этого было слишком
большое сердце. Настолько большое, что за пару секунд оно до краев заполнилось
жалостью ко мне. А еще десять секунд спустя эта жалость добралась до его глаз, и я ее
увидела. Как саму себя в зеркальном отражении.
«Анюта, я так тронут. Наверное, у моего героя в твоей книге будет небольшая роль,
да?» На этом вопросе я уже захотела, чтобы он поскорее ушел. Уставилась на обои в
коридоре. Фиолетовые ромбики. В несколько рядов. Во множество рядов. Чертова куча
рядов фиолетовых ромбиков – да кому в голову взбрела идея такого бредового рисунка на
обои?
Я выдавила из себя какую-то совершенно кривую полуулыбку. Я сказала ему «до
свидания». Он двести тысяч раз сказал мне спасибо и то, как он польщен. Я двести
тысяч раз кивнула, так же криво улыбаясь и стараясь не поднимать на него свои глаза,
полные первобытной паники и ужаса. Наконец, он ушел.
Из аэропорта Мира вернулась уже одна, и мои родители пригласили ее в клуб на ночь.
Она была какая-то грустная последние месяцы. Я осталась дома. От нечего делать я
позвонила одному школьному приятелю и позвала его к себе. Время было позднее, так что
мне даже не пришлось ничего придумывать про интересный фильм, который так
страшно смотреть в одиночестве, и прочую слюнявую чепуху. Никита был у меня через
двадцать минут.
- Сейчас я тебе кое-что покажу! – подмигнула я, покуда он расстегивал пуговицы на
своей рубашке и так сильно нервничал, что не справился еще и с двумя.
Предварительно я спрятала один из пистолетов Миры себе за ремень. Когда я навела
на Ника холодный ствол, тот чуть не свалился с дивана. От страха и удивления
одновременно.
- А ну-ка дай мне посмотреть, плиз! – заныл парень.
- Ни фига, - я хлопнула его по руке, - ты даже не представляешь, что это такое. Если
из него выстрелить в человека, то он умрет, но не от пули, а от инфаркта. А кровь и
раны моментально исчезают… Это выносит мне мозг каждый раз, когда я вижу Миру
после задания! Черт, ты представь себе! Никаких доказательств убийства!