Выбрать главу

и ритмичная. Но печаль, плаканье при взгляде на облака, грусть пыльная и водянистая,

холодными ладонями подпирает голову, глаза, уставившиеся в письменный стол, в

тротуар, в небо, в волны за бортом – не все ли равно? – чувство полной потери всего. Это

«Eye in the sky» группы «Alan Parson’s Project». Она звучит так легко, и от этого

становится еще хуже. Красивая песня.

Мы с отцом, знаете ли, бывало, тоже ездили на закат вдоль полей со столбами по

бокам. В магнитоле часто звучал этот трек. Мне было очень мало лет. Такой возраст,

когда щуришься, и луч солнца разбрызгивается всеми цветами радуги. Проект Алана

Парсона играет и поет. Классная песня. Марина говорила, что она «в стиле Аякса». Но

мне всегда становилось грустно, когда я находил ее по радио, или, редко-редко, в

проигрывателях друзей. «I am the eye in the sky, // Looking at you, // I can read your mind».

Лет в пятнадцать, я, как и подобает асоциальному подростку-гуманитарию, увлекся

творчеством Эдгара Аллана По. Отец увидел книгу По на моей прикроватной тумбочке, и

спустя пару дней принес мне компакт-диск «Alan Parson’s Project». Я никогда не

интересовался музыкой. Как мне позже объяснил папа, группа записала альбом под

влиянием Эдгара.

По, используя какие-то темы из произведений в текстах песен. «Tales and imagination of

Edgar Allan Poe». Бонусом на самопальном диске шла хитовая «Eye in the sky» с другой

пластинки. Я не хотел искать резонанс готической литературы в прогрессивном роке, мне

просто нравилось слушать. Потом я выходил на улицу, руки в брюки, протирал очки

полой рубашки, и запрокидывал голову, пытаясь увидеть небесное око, преспокойно

уверявшее меня: I can read your mind… I can read your mind… Облака меняли форму. Я

любил нубуковые башмаки на ребристой подошве, они отлично шаркали по асфальту.

Мне всегда становилось ужасно грустно в такие моменты.

А сейчас это был еще и намек на то, что я потерял всё, что было у меня прежде. Откуда

ты узнал про Алана Парсона, Аякс? Эй, я ничего не могу изменить. Я не могу отвечать за

поступки других. Не могу каждый раз придумывать удобные объяснения чужих

вопиющих подчас безумств, и валить все на себя: вали все на меня, я нем, я не отвечу… I

AM THE EYE IN THE SKY! – Аякс, тебе нигде не скрыться от того, кто тебя породил, кто

тебя и убьет… Как только я окажусь рядом, немедленно сброшу своего нерадивого сынка

в море. Глаза бы мои тебя не видели, Аякс… LOOKING AT YOU, - я слежу за каждым

твоим шагом, Аякс, ибо Аякс Оилид разгневал Посейдона, за что и поплатился, а ты туда

же?... I CAN READ YOUR MIND! – ты думаешь, что бесконечные экскурсы в прошлое не

заставят тебя изменить свое мнение? Аякс, ты все такой же несмышленый простак. Ты

поменяешь точку зрения, даже не успев добраться до Русского острова.

Я сдернул очки, сел на палубу, закрыл руками голову. Вжал лицо в колени. Святые

хрены, меня выворачивало от апатии и мелодичности, двух змей морских цветов:

сопливого и изумрудного, переплетшихся именно на этой песне.

Когда горечь утраты, растаскивания иллюзии по кирпичикам, давила мне грудак

кирзовым сапогом, я вцеплялся пальцами в волосы надо лбом, скрючившись за

письменным столом, бюро, секретером, назовите как угодно эту штуковину – я царапал

грошовой шариковой ручкой невесть что на очередной табула раса, и, бумага, как

водится, терпела. Я падал башкой о стол. Раз за разом, тысячу раз подряд, надеясь

вышибить мозги и разучиться реагировать и думать. Нырял в столешницу. Потом нырял в

кровать. Кусал зубами подушку. Мат-перемат. Чудовищные ругательства. Я не мог

сложить по кирпичикам хорошую картинку обратно.

Мы могли быть хорошей семьей. Каждый в своих широтах и терминологиях. Я

вспоминаю отца каждый раз, когда слышу слова «партитура» или «Моцарт». Это его

слова – сухопарые гордые шпили на башнях. Скрипичный ключ. Тоника. Терция. Кварта.

Божественная латынь для моего музыкального отче. Басовый ключ. Крещендо: еще,

еще! Я был дома. Когда закончился ад-интернат, я готовился к очередной сессии, пытаясь

подружиться с Катуллом, Вергилием и Сафо, папа не хотел мешать мне и играл на

электронном пианино в наушниках. Я распознавал по амплитуде ударов по клавишам

композиции. Немые напевы. Я был дома, в окружении моих любимых книг. Еще раньше

он пытался и из меня вылепить пианиста. Я не пошел дальше до-мажорной гаммы. У меня

нет слуха. И заодно голоса. И права выбора. Он учил меня водить машину. Эти периоды

совпадали. Мама уехала за границу. Мама нас оставила. Я смотрел на ее пустое трюмо,

черное трюмо, в мутное зеркало. Отец приходил с работы, мы ехали на заброшенный

аэродром, на старую взлетно-посадочную полосу, там он учил меня водить автомобиль.

Говорил: «Drive on, little piano player». Я ненавидел пианино. Черно-белые зубы. Пасть на

шесть октав. Клыки-клавиши цапали за пальцы. Отец хлопал меня по рукам: неправильная

постановка. И однажды дал мне подзатыльник, когда на полигоне я перепутал тормоз и

газ.

Схватив первую попавшуюся книгу, я с размаху ударил себя. Отец не любил меня. Он

не хотел видеть меня в своем доме. Я спускал на тормозах его язвительные выпады, я, в

пух и прах разорвавший все его ожидания, позор, позор на мои седины, Андрей! Лучше

бы ты не рождался. Лучше бы ты умер, Андрей. Будь у нас другой ребенок, все было бы

иначе. Лучше бы тебе и вовсе не появляться на свет, Андрей. Аякс. Что еще за дурацкие

клички? Это мой дом, сказал он мне. Твоего тут ничего нет. Проваливай.

Я любил своего отца. Он обещал когда-нибудь свозить меня в Приморье, где жили

бабушка с дедушкой. На пароме добраться до Русского острова, там есть бухта Аякс, тебе

ведь нравится этот герой, сынок? Однажды мы с тобой обязательно туда поедем! Кстати, я

привез тебе новую книжку – про Троянскую войну, тебе должно быть интересно. А еще на

Русском острове стоит Ворошиловская батарея, Андрей. Она была принята на вооружение

в 1934 году. Батарея состоит из двух башен, каждая из которых – с тремя орудиями.

Башни венчают пятиэтажное бетонное сооружение глубиной 15 метров. Бетонный свод

(3,5 метра толщиной) рассчитан на прямое попадание авиабомбы весом в тонну. А если

посмотреть на то, как все устроено изнутри – это настоящее чудо техники. В погребе

хранилось около 600 снарядов, они передавались вверх по монорельсу. На глубине 25

метров башни были соединены подземным ходом – всего ничего 217 метров… Когда-

нибудь я покажу тебе Ворошиловскую батарею, Аякс. Это очень интересно.

И вот я опять один. Он выгнал меня из дома за то, что я немой и занимаю чересчур

много места в трехкомнатной квартире. Я подчистую выгреб наличку и все кредитки. И

вот я здесь. Паром доставил меня на Русский остров, вместе с другими пассажирами,

прибывшими по своим делам. Я снял на камеру бухту-тёзку и Батарею. Вернусь в

гостиницу, обязательно напишу подробный отчет. Военная история – это всегда чертовски

интересно. Пап, ты был прав – это очень интересно. Ты злой человек. Ты плохой человек.

Теперь я сам по себе. Оставь меня, злой человек. И спасибо за хорошую грустную

песенку. Но я бы предпочел впервые услышать ее где-то в гостях, или в кафе. Но не из

твоих магнитофонов. Вновь привязываюсь к ассоциациям. Прочные шерстяные нити.

Чистая вода. День «однажды» наступил. Я лег на пустынном берегу, распластался.

Прилив. Два Аякса. Пока жил с отцом, нырял с вышки кресла на колесиках в

негостеприимную столешницу. Вниз головой, прямо в каменные переплеты. Физические

удары уравновешивали душевный разлад. Я страстно хотел отупеть. Стать как тот

письменный стол из ДСП. На черепе живого места не оставалось. Сейчас волны смывали с

меня всю ту дрянь. Шишки-ссадины. Святое море. Зализывало мои раны. Милитаристский