(источник: ru.wikipedia.org)
С утра мы выехали из Владивостока. Объехали город и двинулись на юг края. Мимо,
как водится, то и дело проносились интересности. Поселок Краскино, в котором
археологи обнаружили останки городища и капища древней империи Бохай, населявшей
здешние места много веков назад. Мы ехали на юг и с левой стороны всегда было море.
То были владения единственного в стране морского заповедника – вода была бирюзовой и
прозрачной, вместе с нетронутой флорой прибрежных скал и сопок всё это складывалось
в поистине великолепные пейзажи.
Мы с Аней по очереди сидели за рулем моего микроавтобуса Nissan Largo. Еще на
парковке у отеля она похлопала по его двери и сказала: «Классная машина». Совсем как
тогда, когда она подобрала меня, застрявшего в тайге… Мы купили блок сигарет на
двоих, печенье «Крокодильчики» (тоже Анино словцо), две пятилитровых бутылки
минералки и пиво. Я достал из бардачка карту автодорог Приморья, Аня принесла из
своей машины кучу компакт-дисков и две флэшки с музыкой.
Теперь у нее тоже были солнечные очки. Она была в джинсовой мини-юбке и лиловой
футболке «Hard Rock Cafe», которую ее мама привезла как сувенир из Венеции, когда-то
очень давно, но Аня не вырастала из детских вещей. Я был одет как всегда. Мы отдали
ключ от номера портье. Мы поехали на Хасан.
Хасан – самая южная точка Приморского края, и одна из самых южных точек России.
Также это место пересечения границ трех государств: Северной Кореи, Китая и
Российской Федерации.
Ехали несколько часов. Местами дрога становилась просто отвратительной. По мере
приближения к границам справа появилась полоса железной дороги. Солнце было высоко.
Сначала набирало обороты, потом стояло в зените, затем валялось в посткоитальном
умиротворении. А мы все ехали и ехали. По стертым следам жизни королевства Бохай.
Море плескалось золотом, зеркалило солнце, невероятно теплое и любвеобильное в этот
день. Лето-лето. Первый кладбищенский глашатай, наряженный в яркие цвета, август-
месяц, вступал в свои права.
По пути мы остановились в какой-то бухте, чье имя не было нам известно, и купались
там. Я никогда не видел море более дружелюбным, приветливым и пустынным. Здесь не
было отдыхающих. Во-первых, это был будний день, а народ обычно выбирается сюда в
выходные. Во-вторых, южные земли Приморья – места не столь густо заселенные, как
Город у мыса Трепанга и Подвладивосточье.
Я достал блокнот и писал свою извечную писанину, пока Аня стояла по щиколотки в
воде и всматривалась в волны. Высматривала своих чудовищ-осьминогов. Тонкая как
щепка, нос с такой выдающейся горбинкой, ровные, блестящие, но закуренные зубы.
Ждала на берегу, кто же вылезет из океана сегодня. Любовница Кракена. Или пленница
его. На роль Кракена я бы выбрал Владивосток. Но я не мог освободить ее, ибо сам был
Кракеновым верноподданным и уже не мыслил жизнь в другом месте. Равно как и не
мыслил жизнь без Ани. Так что мы втроем составляли вполне себе приемлемый и
удобный ансамбль.
Ветер трепал страницы моего блокнота, загибал их, вытаскивал распечатки и разносил
по берегу. Я злился, прижимал отдельные листы круглыми, обточенными камнями,
вынутыми из песка, ракушками, навеки застрявшими на берегу, вдали от среды обитания.
Я писал о рассказе моего деда о том, как он, будучи ребенком, видел, как из деревни
Тереховка в 1938 году по реке Суйфун передвигались войска на Хасан. Аня вытащила из
моря огромный куст водорослей и накинула их себе на шею наподобие боа. «У меня
какой-то плохой гемоглобин, или как там врачи сказали… Ха, они не знают, что у меня
вместо крови – морская вода. Она тоже соленая». Невеста Кракена. Любимая избранница
осьминога-Владивостока. Моя любовь. Аня подошла ко мне и поцеловала мое плечо, уже
высохшее после заплывов на скорость. «Соленое». Она сказала так про мое плечо. Она
улыбалась.
Конечно же, мне было лестно воспринимать всё это на свой счет. То, что девочка с не
очень крепкими нервами и устойчивой психикой, замкнутая и мрачная, как она важно рас-
писывала саму себя в диктофон, рядом со мной всегда улыбалась, веселилась, отбивала
такты стареньких рок-н-роллов по рулю и игралась с ошметками водорослей на диком и
райском берегу Тихого океана. И она стала есть, о чудо. Она при мне уплела три подряд
упаковки «Крокодильчиков» и не особо рвалась засунуть два пальца в рот или просто
заниматься самобичеванием. Сладости, естественно, не самая полезная пища, но это уже
был гигантский шаг вперед. По Ладожскому озеру, по Дороге Жизни, я, Аякс, ворвался в
блокадный Ленинград, нагруженный печеньем «Крокодильчики» и накормил хотя бы
одну душу.
А что если? Если нам продать одну из наших машин и поселиться вот здесь, рядом с
Краскино, Славянкой, Хасаном?... Целовать соленые щеки, купаться, нырять с
аквалангом, писать книги, поклоняться Кракену?... Почему нет? Что если? Я подумал, что,
если мы хотим засветло добраться до Хасана, то надо завязывать с пляжем сейчас. Я
просто посмотрел на Аню и показал сначала на часы, а потом на машину. Как легко. Я
завел машину, мы ехали дальше на юг. Неожиданно Аня попросила немедленно
остановиться и сфотографировать ее на этом участке дороги. Сказать по правде, ничего
примечательного не было, по сравнению с шикарными видами морского заповедника, -
пыльная трасса, столбы вдоль нее и сопка на горизонте. Аня прикурила сигарету и
смотрела вдаль. Я убрал фотоаппарат и вопросительно нахмурился – почему ты выбрала
именно такой фон? Она опять улыбнулась: «О, ты не знаешь… У Миры есть похожая
фотография… Мне она всегда нравилась. Мне всегда хотелось чего-то такого же…»
Вот это была она настоящая. Она не хотела убивать Миру или орать в микрофон
ругательства. Я посмотрел ей вслед, на то, как она открыла дверь и запрыгнула на место
водителя, и подумал тупо и отчетливо: «Аня, я тебя люблю». В ту же секунду она
оглянулась и сказала: «Знаешь, Аякс, ты такой охрененный». Она это так задумчиво
произнесла, что теперь уже была моя очередь улыбаться. И мы вновь поехали дальше.
Мне вспомнился рассказ Миры про ее поездки с Жан-Батистом, фотографирования у
телеграфных столбов и тому подобное… Снова получалась история внутри истории.
Проекции чего-то или кого-то? Только совершенно непохожие.
Мы против войны. Мы – дети Посейдона, бьем плавниками и украшаемся
водорослями. Мы с Аней переедем сюда вдвоем, я буду писателем, а она будет играть на
гитаре и петь мне песни. Аня мечтала быть Джимми Пэйджем, а я – Францом Кафкой.
Неплохо-неплохо. Неплохо для анорексички и ее немого дружка.
Я – Франц Кафка-125 RUS. Это автомобильный код Приморского края. Всё слилось в
одну большую задумку. Мира с ее столбами и пистолетом. Жан-Батист, француз,
ушедший навсегда. И мы, две половинки одного целого, чье имя – безумие. Но и из этого
можно многое выжать, я верю. Я никогда не переставал верить. В себя. В то, что делал. В
погибших героев, которые смогли говорить. В Марину, в ту заботу и доброту,
исходившую от нее. В то, что я найду Аню, и в то, что она тоже верит. В идею
бесконечной чистоты и в горькое море, в котором тоже можно дышать и продолжаться до
самого дня, пока архангел Гавриил не протрубит на все просторы мира и не призовет нас
наверх, туда, выше всех самолетов.
Наконец, мы добрались до Хасана. Заехали на вершину сопки, на которой
заканчивалась самая большая в мире страна. Слева был Китай, справа – Северная Корея,
позади – море, мы стояли на Хасанской сопке. Пролетали мысли о тоталитарных режимах
всех государств, и мысли о мире и гармонии, о любви и дружбе, и, разумеется, как всегда,
вокруг была невозможная для конвертирования в печатные знаки красота. Мы включили