незастеленной кровати, под нескончаемым тайфуном. С Тайваня. Ох как его сюда быстро
несло. По морю лодочки ходили теперь куда реже. Ноевы ковчеги. Каждой твари по паре.
26 Ю.Семенов. Семнадцать мгновений весны.
Кто не успел, тот опоздал. Кто остался, тот и дурачок. Я дурак и подохну. Какая
нелитературная фраза. Горемыка упивался горем. Фу.
Вот вдруг она не вернется никогда? А я и диктофон-то даже выбросил. Ничегошеньки
не осталось. Бескупюрные иероглифы жития нашего посредника-Миры, но это не в счет.
Для поддержания имиджа патетичной сверхэмоцональности пару раз мне даже хотелось
плакать. Но не получалось. Интересно, если бы я разрыдался, стал бы дождь хоть чуточку
слабее? Должен же быть в природе какой-то баланс, равновесие? В одном месте убудет, в
другом прибудет. Я не мог и слезинки пролить в шекспировских страстях и трагедиях, а
дождь наяривал с удвоенной силой.
Я писал на разворотах книг, на салфетках, на этикетках «она ушла» в русском,
английском, немецком, французском и японском вариантах. Послание в бутылке. Кто
найдет, прочтет, тот и узнает. О том, как она ушла за сигаретами и не вернулась.
«Мальборо. Все суперзвезды курят «Мальборо». Я курил «Кэмел». Верблюд на пачке
внушал мне спокойствие. Знаменитые дизайны. Знаменитости. Софиты и бутафорский
дым. Крошеный мел из распылителя. Селибритиз. Суперзвезды. «The only one I loved – she
was a superstar». Привет, Broder Daniel. Музыка ушедших времен. Звучание девяностых.
Эхо. Отзвук.
Навести шухер. Быть как она. Я смахнул все листы-листочки-страницы со стола. Потом
буду ругаться, когда не найду что-то важное. Бой посуды. За такое выгоняют из отелей. В
принципе, я всё оплачу. Кажется, именно так живут суперзвезды. Погромы в номерах. Но
я не могу перестать мыслить рационально. Потому буду ругаться, когда покрушу все
вокруг и у меня ничего не останется. Придется покупать новое.
Я отодвинул кровать и вырезал маникюрными ножницами на спинке: «She’s gone
away», «Sie ist weggegangen» и далее, вновь, на всех известных мне наречиях. Потом
вернул кровать на место, будто ничего не тронуто. Будто всё окей. Окей. Всем спасибо.
Все свободны. Горничные в бантиках на пояснице. Лапочки. Они кормили меня и поили,
разве только спать не укладывали. Я доставил им много хлопот. Серёга приходил и
стучал, я накрыл голову подушкой. Потом он просунул под дверь записку. Я выкинул ее в
мусорку. Просто не хотелось никаких коммуникаций. Было лень и неинтересно. Тошнота
тошнотская. Привет, Сартр.
Разделить Аню и Владивосток. Отделять зерна от плевел. Почему бы им вместе не
убить меня. Почему бы ей не вернуться, чтобы утопить меня в море? А если я буду
сопротивляться и искать над водой воздух для дыхалки, тайфун ускорит Анину работу.
Этому не бывать. Она не вернется ко мне.
Взялся было за свои заметки – ничего путного написать не получилось. Ни главки, ни
абзаца. Курение теперь стало моим главным развлечением. Надо найти зажигалку, все
обустроить, докурить до фильтра, раздавить окурок в пепельнице, сосредоточенно, чтобы
ни одной искорки не осталось. Потом опять смотреть на часы. Стрелки были сделаны из
свинца, они не хотели двигаться быстрее или хотя бы в том же темпе, что раньше.
Коробка шоколадных конфет. Нарисованная красная роза. Начинка-бренди. От всего
этого так и разило мещанской любовью. Крученые свечи. Бархат. Одеколоны. Меня
мутило. Стены плыли и уплывали. Навсегда, туда же, в неизвестном направлении.
Никаких идей касательно того, что делать с такой всепоглощающей свободой, не было.
Свобода действия – она, как и стрелки часов, была свинцовой. Жесткий обруч, гайки,
винты, затягивай, крепче, еще крепче, до хруста, проламывай грудную клетку ему, Аяксу,
недотёпе. Так ему!
Сквозь серую серость плоских облаков в полмощности светило вниз солнце. Четко
очерченное, блеклое, яичный желток. На него было больно смотреть. Небо было тусклым,
но глазам было больно смотреть наверх. Больно физически, это не метафора. От метафор
меня тоже мутило. От текстов, лишенных средств художественной изобразительности,
впрочем, тоже. Я ждал, когда лицо позеленеет от качки. Хотя здание имело крепкий
фундамент, моя комната рушилась, кружилась, и всё – с целью причинить мне вред.
На втором этаже был массажный салон «Шанхай». Китаец усердно разминал мне
голову. Пока волосы дыбом не становились. Пока руки массажиста давили на череп, мне
становилось лучше. Кровь приливала, тревоги слегка размывались. Потом все
наваливалось заново.
Электрический свет был самым страшным наказанием. Я видел по ночам, как он
просачивается из яркого холла, под дверью, вместе с письмами-приглашениями съездить
на шашлыки (уютный коттедж, погодка, конечно, не шепчет, но в теплой компании всем
хорошо). Они все сговорились между собой и хотели выудить меня из панциря, из
скорлупы, взять, подцепить, как улитку в чесночном соусе вилкой, тяжелую слизь моих
мозгов, чтобы потом размазывать ее, как цемент, между кирпичей, между жестких
булыжников-зданий на окраинах, и по асфальту, на тех участках, где необходимо
притормозить. Шины глубоко увязали бы в этой субстанции, и число аварий на дорогах
сократилось бы в разы.
Нет, если конец неизбежен, я предпочту быть расплющенным могучим щупальцем
Мутноокого Спрута, стража глубин Подморья. С такими намерениями я сидел на
подоконнике, и час за часом буравил бородатые волны своими уставшими глазами с
треснутыми сосудами и покрасневшими белками.
Ну же, кто-нибудь, закончи всё это.
Но море продолжало расти вверх, глотая дождевые капельки. И оттуда никто не
выходил. Видно, Спрут был неголоден. Или я был ему неинтересен.
Глава 23.
«Ч» - Черепаха Бохайского царства
«Бохайское государство было первым раннегосударственным образованием на
территории Дальнего Востока России. Оно включало значительные территории
Маньчжурии, Приморья и Северной Кореи. На севере оно соседствовало с племенным
объединением хэйшуй мохэ (“хэйшуй”- Черная река - древнекитайское общее название
Амура и его притоков), на северо-западе - с древними монголами (шивэй), а на юго-
западе - с киданями, на юге - с корейским государством Силла.
Главной
причиной
возникновения
Бохайского
государства
явилось
наличие
производящего хозяйства (земледелия и животноводства) у наиболее развитых
мохэских племен. Однако непосредственным толчком к объединению мохэсцев в
единый союз, а затем в государство, послужило военное давление со стороны соседей
- сначала Когуре и тюрок, а затем китайской империи Тан.
В первой половине VII века китайцы начали активные завоевательные войны против
народов Центральной Азии, Маньчжурии и Кореи. В 630 г. был уничтожен Первый
каганат кочевников тюрков, в 668 г. древнекорейское государство Когурё.