же тут мирные сопки. Такие пологие, не то, что на севере – врезаются в небо словно
шпиль готической башни. Дырявят облака. Дырокол для ваты. Тут все красиво и мирно.
Шоссе ведет из аэропорта во Владивосток. Аэропорт – это читай «город Артем».
Шоссе соединяет шахтерско-авиаторский городок с большим светом. Я выехал из
Владивостока, с его отелями и ресторанами, с отбеленными круизными лайнерами, с
фотовспышками туристов и влюбленными парочками на обзорной у фуникулера –
прямиком в сонный Артем, в котором две главных улицы на весь город, и Дворец
Культуры Угольщиков – самое интересное архитектурное сооружение. Но он классный,
этот Артем. Он похож на меня. Тихий и любит авиацию. Ну вылитый я.
Солнца сыр был пармезаном, пока стоял высоко, желтый, соленый и красивый. Сейчас
плавится, заходит. Скоро взойдет плесневелая луна. Луна-камамбер. Мне бы писать
сказки для мышей. Пользовался бы большой популярностью. Сырные светила небесные.
По вечерам всегда большой кайф прокатится так, с открытыми окнами. Летом,
разумеется. Прокатится по такому вот пустынному шоссе, по бокам поля изумрудные,
усталые за эти июни-июли зеленеть и колоситься. Скоро успокоятся, уснут. Скоро зима их
снежком под себя всех. Где я буду зимой? Здесь, где же еще. Встречу новый год во
Владивостоке. В номере 910. Квартиру что ли уже пора бы снять. По деньгам экономнее
получится. Как же долго тянутся эти поля. Резные плиты малахита – шевелятся будто
живые. Объехал Артем по периметру. Тормознул, купил сигарет в магазине. Тормознул на
заправке, заправился. Свободен, как птица. Развернулся, поехал обратно по
аэропортовскому шоссе прямо в жареный и скворчащий оладушек-солнце на западном
горизонте. На западном фронте. Без перемен. Привет, Ремарк.
Ларго – потрясающая машина. Мы с ней заодно. Микроавтобусу тоже нравятся
карамельные августовские вечера, я-то знаю. Карамель, клеверный сахарок. Поля клевера.
На горизонте сопки, обитые голубой замшей. Стерегут волшебную страну Гудвина.
Изумрудный город. Рассыпался после землетрясения, все изумруды покрошились и
залегли в полях и лугах. Привольно им тут. Лазурь на них льется сверху и золото. Золото
в лазури. Привет, Андрей Белый – твой первый поэтический сборник, кажется, назывался
именно так… Как сладко. Грусть – скоро осень и мы все умрем. И вы, армии леденцового
клевера, и вы, замшевые лесистые сопки, и мы – нас всех зима нарядит в белые тапки.
Упакует в хрустальный гроб, как Белоснежку. А кто же останется? Крутые хайтековские
самолеты, вот кто. Они выше нас, земляных червяков. Они сами рассекают зиму с ее
ветрами и снегами, они преодолевают великие расстояния и даже солнца плавленый
сырок им не указ с его часовыми поясами.
Не будь тут руля, раскинул бы руки в стороны и давил на газ, что есть силы.
Запрокинул бы голову и закрыл глаза. Я у себя сам сверхскоростной самолет над
карамельными полями, и никто мне не указ. Свобода. В небо. Выше, выше, там нет
тесноты. В воздушных пространствах тесноты не бывает. Дышать полной грудью. Лето
закатывается, на исходе, всё изошло, трепыхается, скоро угаснет. Я – нет. Буду лететь над
всем вашим обывательским барахлом. Парить как пташка. Могучий воздушный корабль,
как называли ТУ-134 на его премьерном вылете в советскую эпоху.
Аякс, вы замечтались. Посмотрите-ка лучше на трассу, по которой едете, мало ли что.
Я неуклонно приближался к какой-то машине. Давай еще врежься, идиот. Тормози, а ну
быстрее тормози. Блин, ничего не вижу. Зрение в сумерках совсем плохое. Фокусируйся!
Эй, глаза, а ну. Всё, медленнее едет. Вот интересно, еще минуту назад светлее было, а
теперь ночь почти. Что за тачка-то, дорога пустая же была только что?! Я пригляделся.
645. Шестьсот сорок пять. Белый. Toyota Hilux. Куда направляешься, красотка? Уж не
ко мне ли во Владик? Вот я тебе сейчас устрою.
К черту тормоз! Я прибавил еще, выехал на встречку и без особого труда подрезал
пикап. Тот резко остановился, повернул вправо и чуть было не замахнулся передним
колесом в кювет. Так и встал перпендикулярно дороге. Я оставался в салоне. Сейчас
начнется. Казалась, даже слышу, как внутри Хайлакса со всей злости выдернули ручник.
Вытащили ключ зажигания. Сейчас выйдет и оборет меня. Я зажмурился в предвкушении.
Аня, я люблю тебя. Придурок, ты что творишь! Я чуть прямо тебе в багажник не влетела!
Какой адреналин. Ну давай, иди ко мне, разорви меня на клочки по закоулочкам! Тормоза
как завизжат! Замечательный кадр получился бы. Всё, выходит. Осторожно, двери
открываются. Спасайся кто может.
Но это была не Аня.
* * *
В принципе, я ее так себе и представлял. Может быть, просто начитался. Ох уж эта
сила печатного слова. В летнем платье, разрисованном розовыми и синими цветками.
Аляповатая ткань. Последние лучи последнего на сегодня солнца светили ей в лицо, она
не подходила ко мне ближе. Стояла возле пикапа, развернутого на шоссе, ведущем вдоль
полей. А на самом деле похожа на ту, что на картинке. Ниже меня на полторы головы.
Крепкая. Вся увешана пластмассовой бижутерией. Бирюзовые бусы, розовые бусы –
вырви глаз. Крест на шее сверкает и сияет. Умиляющая дамочка. Внешне, конечно,
старше. Не сказать, что намного, но старше. Уставшая. Ничем ее не удивить. На первый
взгляд и не скажешь, что азиатка. Миниатюрная, разумеется, куколка маленькая. Но все
равно сначала не поймешь, что японка. Если, конечно же, японка, и вся эта
иероглифическая муть – не сказки для дошкольников.
Мира подняла вперед правую руку, которую до этого держала за спиной, якобы
прислоняясь к машине, взвела курок хромированного ТТ, прицелилась прямо мне промеж
глаз и спокойным, ровным голосом безо всякого (что поразило меня больше всего)
акцента сказала:
- Садись сюда за руль. Поехали в Уссурийск.
Для первого приветствия не очень. В чем же я провинился так сильно, что
искоренительница зла наставила на меня пушку? Или это просто угроза? Я решил
попробовать спрятаться за уже привычной маской немого Юшки, вдруг прокатит.
Выпучил глаза в страшном испуге и на языке жестов сварганил два предложения: «Ты –
Мира? Настоящая Мира?»
Кажется, ее это удивило. Буркнув что-то и серии «ну не хочешь по-нормальному,
будем тогда по-ненормальному», она, продолжая сжимать пистолет в правой руке, левой
же на чистейшем глухонемом (тут уже была моя очередь удивляться) нарисовала мне
ответ: «Да я Мира ты должен ехать в Уссурийск».
Далее последовала безмолвная беседа, которую лучше записать в драматической
транскрипции.
Аякс. Почему?
Мира. Я уже сказала, ты должен.
Аякс. Это машина Ани.
Мира. Да.
Аякс. Где Аня?
Мира. В машине.
Аякс(указывает на лобовое стекло). Там никого нет!
Мира. Я покажу тебе Аню.
Аякс(подозрительно). Не верю. Ты убьешь меня, как только я отвернусь.
Мира(с улыбкой). Я могу убить тебя прямо сейчас, глядя тебе в глаза. Если ты мне не
веришь, открой машину и посмотри сам.
Я дернул дверь пикапа. На сидении лежала Аня, свернувшись в клубок и закрыв глаза.
Будто бы очень крепко спит. Ключевое слово «будто бы». Асфальт плавился, как и
солнце, я намертво прилип к земле. Вытаскивай ноги. Сначала одну, потом другую. Так я
смог повернуться в сторону Миры опять. Мои руки не слушались, но спросили у нее: «Что
это за херня, объясни мне». Мне, ткнул себя в грудь. Мне.
Мира вздохнула. И вновь ровным голосом, без всякого акцента, абсолютно спокойным
голосом, лишенным даже интонаций, сказала: