Эрик продолжает беседовать со мной и задает вопросы о том, что случилось. Я пытаюсь снова идти с водой во рту, но каждый раз, когда я отвечаю на один из его вопросов, воду приходится глотать. Когда я заканчиваю говорить — отвечать я стараюсь как можно короче, — я набираю в рот еще пару глотков воды и держу ее там. После полудюжины вопросов я даю Эрику понять, что мне нужно перестать разговаривать и сосредоточиться на ходьбе.
Минут через пять после того, как Моника и Энди уходят от нас во второй раз, мы встречаем еще одного путешественника, мужчину лет сорока с небольшим. Он движется нам навстречу с пожилой женщиной, вероятно с матерью. Мужчина спрашивает, нужна ли нам какая-нибудь помощь, и я отвечаю вопросом на вопрос: «У вас есть мобильный телефон или спутниковый?» Телефона у него нет, но он, оказывается, медик. Чувствуя облегчение оттого, что встретил человека, чьи познания в медицине превосходят мое скудное самообразование, полученное самотеком во время поисково-спасательных операций, я прошу его присоединиться к нам. Женщина продолжает идти вперед одна; мужчина представляется Уэйном, и я тщательно расспрашиваю его, дабы удостовериться: я делаю все в данный момент возможное, чтобы помочь себе. Мы вместе идем через бесконечные заросли тамариска, которые хлещут меня по руке и лицу, и я задаю вопрос за вопросом, например: «Это ничего, что я ем?» («Если вас от этого не рвет, все в порядке») и «Нужно ли беспокоиться о том, что я пью слишком много воды?» («Если вас от этого не рвет, все будет в порядке»).
Моника и Энди Мейер, должно быть, убежали далеко вперед, чтобы выбраться из каньона и попросить вызвать вертолет, я не вижу их уже минут десять. Когда мы проходим по очередному длинному песчаному наносу, покрытому кустарником и несколькими отдельно стоящими деревьями, мне приходится остановиться, чтобы снова вытряхнуть песок из обуви. Голую левую ногу натирает так сильно, что боль в правой руке отходит на второй план. Кажется нелепым, что натертая нога может отвлечь меня от того факта, что я отрезал себе руку. Вдвойне смешно: когда я говорю Эрику, что собираюсь остановиться, на этот раз протестует он — нет, мол, я должен идти.
— Нет, послушайте, я собираюсь сесть и вытряхнуть песок из кроссовки, а когда закончу, вы поможете мне завязать шнурки.
Когда я устал и мне больно, я веду себя как раскомандовавшийся сукин сын, но Эрик спокойно к этому относится. После того как я нахожу место на поваленном стволе дерева и вываливаю из кроссовки половину песочницы, он завязывает мне шнурки.
Я старался представить себе, через что пришлось пройти Арону за последние несколько дней. Я был поражен его физической и умственной силой. Он точно знал, что делает, чего хочет и где его предел, даже после того, как прошел через все это.
Несмотря на большую кровопотерю, темп его ходьбы был удивительно высок, пока песок не начал натирать ему ногу. Тогда Арон просто остановился в тенистом месте, чтобы вытряхнуть песок, перед тем как двигаться дальше. Он попросил меня завязать ему шнурки.
Начало четвертого, пошла седьмая миля. Солнце жестоко жарит на открытых местах на дне каньона Хорсшу, на глубине более двухсот метров. Эрик, Уэйн и я только что прошли широкий изгиб в открытом каньоне, и я вижу то, что должно быть началом тропы к выходу. Она крутым зигзагом проходит по склонам слева впереди и приводит на парковку. Где-то на кромке каньона, примерно в двухстах метрах надо мной, ждут спасатели. Ах, как бы я хотел быть вороном, я мог бы просто распахнуть крылья и, хрипло каркая, поймать восходящий тепловой поток воздуха; я был бы в начале тропы через две минуты.
Если я попытаюсь выйти из каньона пешком, это меня убьет. Я потерял слишком много крови, я на грани смертельного шока. Я раздумываю о том, не послать ли Эрика наверх, чтобы он тоже позвал на помощь, но не успеваю озвучить свою идею. Мои мысли прерывает быстрое цоканье эха.
Чоп-чоп-чоп-чоп-чоп… В двухстах метрах от нас над стеной каньона поднимается металлическое тело бескрылой черной птицы.