Бабка запротестовала:
— Чужого не возьму! Сроду чужим не пользовалась!
— Молчи, бабусь, — урезонивал ее рыбак, — какое же это чужое? Ребята ж эти внуки твои. Хорошие ребята. Догадка только у них еще слаба. Сыпь, хлопцы, сыпь, не робей!
И когда туес наполнился доверху, рыбак торжественно поставил его бабке на колени.
Она обняла посудину руками и, шмыгая носом, на котором поплясывала слеза, все повторяла:
— Да милыя! Да родимыя! Да зачем же это! Да куда мне эстолько? Да дай вам бог здоровья!
Туес был полон, с копной даже. Но еще не все ребята высыпали свою долю. Они толпились вокруг бабки и требовали:
— Куда отделять?
Бабка отодвинула туес, сорвала платок с головы и с готовностью раскинула его на коленях.
— Сюда, милыя, сюда, родимыя. Не сомну, не сомну ягоду. Я бережливая. Да касатики вы мои, да внучатики вы мои!
Рыбаки снова грянули песню. Школьники подхватили ее:
Поезд летел ц городу. Электровоз рявкал озорно, словно бы выкрикивал: «Раздайся, народ! Бабку с малиной везу!» Колеса вагонов поддакивали: «Бабку, бабку, с малиной, с малиной, везу, везу!»
А бабка сидела, прижав к груди туес с ягодами, слушала дурашливую песню и с улыбкой покачивала головой.
— И придумают же, придумают же, лешие! И что за востроязыкий народ пошел?
А. Толстиков
Повестка
Рассказ
Лодку поставили на якорь на самом глубоком месте плеса.
— Теперь тихо, — шепотом говорит Митька, разматывая удочку.
— Все равно клевать не будет, — так же шепотом возражает Сенька, — рано еще. Разве елец какой сдуру подскочит. А язи после гудка брать начинают.
— Ну да, они только в ночную смену клюют!
— Выходит так, — не замечает насмешки Сенька, — до одиннадцати сидят где-то, а как прогудит на заводе — жди клева. Уж это я знаю, не первый раз.
Мальчишки забросили по три удочки и притихли. Солнце опускалось все ниже и ниже, становилось тусклей, красней, как вынутая из горна остывающая железка.
Все кругом затихло. Лишь вода журчит на перекате да на левом берегу звонко плещется ручей, с радостным урчанием вливается в реку.
Из-за горы, где раскинулся завод, донесся могучий басовитый рев гудка.
— Одиннадцать… Теперь клевать будет, — прошептал Сенька. Вот он протянул к удилищу руку и замер, как застыл. Конец удилища легонько вздрогнул и вдруг резко наклонился к воде. Быстро подсек Сенька клюнувшую рыбу. Хоть и тихоня, а рыбак ловкий. Рыбина упорно не хотела выходить из глубины, сгибала в дугу упругое удилище. Но Сенька знает, что надо делать. Не торопясь, умело он выводит язя на поверхность, заставляет глотнуть воздуха и, присмиревшего после этого, притягивает к лодке, подхватывает сачком.
— Во, какой дядя попался! Сразу уха на всю семью, — шепчет Сенька, укладывая в корзинку широкобокую золотистую рыбину.
Митьке хочется подержать язя в руках, рассмотреть его, но он не двигается с места, старается казаться равнодушным.
— Сейчас и я поймаю…
— Конечно, поймаешь. Теперь будет клевать.
До часу ночи поклевки были часты, Сенька поймал пять язей да Митька трех. А после часу клев прекратился. Сидят рыбаки молча, на кончики удилищ посматривают: лески уже не видно. Тишина кругом, на небе тусклые звездочки чуть теплятся. Изредка коростель на правом берегу заскрипит. Противная у него песня, ничего птичьего в ней нет, а ведь про себя-то, наверное, думает, что он тоже певец.
На берегу за ручьем, где огороды стоят над самым обрывом, скрипнула калитка. Кто-то спустился по вырубленным в обрыве ступенькам и подошел к воде. Захрустела галька под ногами человека, который. повозился у воды и поднялся на берег. Прошло немного времени, человек снова спустился с обрыва и опять поднялся.
— Что он там ковыряется? — спросил Митька.
— Душин тут живет. Это рядом с нами.
— А чего твой Душин делает?
— Он коновозчиком в торге работает.
— Это днем. Сейчас-то чего делает?
— Наверное, дрова носит.
— Какие?
— Куренные. Их отпускают с гавани на Вильве. Тут некоторые к берегу пристают, обсыхают.
— Так ведь это не его дрова.
— Ну да, не его, сплавной конторы.
— Ворует, значит, твой Душин!
— Никакой он не мой. Сосед просто. Он тут давно живет, а мы недавно.
— А вы воруете дрова?
— Нет, покупаем. Душин говорит, что мы дураки.
— Проучить надо этого Душина, чтобы забыл, как воровать, — уже громко говорит Митька.