Вдруг видим: по другой стороне мчится Маринка.
А в одном из оцон первого этажа распахивается форточка.
Из форточки на землю плюхается котенок.
Маринка остановилась.
Мы подскочили и спросили:
— Что случилось?
— У… У… У… — ответила Маринка.
— Что у… у… у…? — опросили мы.
— У… ужасно, — ; пролепетала она, заикаясь от страха. — Черные кошки… много-много…
— Три-над-цать черных кошек! — воскликнул Петя Иванов и выпучил глаза. — Ты сломаешь руку или вывихнешь обе ноги!
— Провалишься сквозь лед! — крикнул Витя Перышкин.
— Налетишь на столб! — крикнул я.
— Кто для тебя важнее — кошки или класс? — спросил Федор Чайников. — Хочешь, чтобы из-за каких-то облезлых кошек наш класс занял самое распоследнее место?
— Нет, нет, — пролепетала Маринка, — пусть руку сломаю, пусть обе ноги вывихну, пусть на столб налечу, пусть под лед провалюсь, но… — Она всхлипнула. — Я знаю, несчастье будет… но… но…
Маринка медленно пошла вперед.
Конечно, с ней ничего не случилось.
Конечно, она заняла первое место.
Конечно, много мальчишек провожало ее после соревнований домой. Двое шли рядом с ней и авторитетно рассуждали на спортивные темы.
А мы — Федор Чайников, Петя Иванов и я — шли сзади и от зависти ставили друг другу подножки.
А на память об этой истории мы подарили Маринке Беляевой маленького черненького котеночка.
С. Коган
Улыбка
А. Домнин
Полкило смеха
Рассказ
Синяк под глазом вздулся и стал совсем фиолетовым. Венька пробовал растирать его пятаком. Тер, тер и счеснул кожу у переносья.
— Был бы старинный полтинник! — сказал Пеца. — Он, знаешь, как синяки впитывает! Прикоснулся — и нету.
— Я тебе прикоснусь! Я тебе впитаюсь! — завизжал Венька, схватил Пекину боксерскую перчатку и швырнул ее через забор.
Пека сначала выпятил грудь, потом втянул голову в плечи и стал задом отступать, опасаясь пинка. Так; и пятился до самого забора, вскарабкался на него и снова выпятил грудь. Венька запустил в него палкой, и Пека нырнул в крапиву.
Дома Венька взглянул в зеркало. Правый глаз заплыл, только щелочка осталась. А ему через час в школе быть, короля играть в спектакле. С таким-то фонарем?!
Завтра он наставит Пеке тридцать восемь таких фонарей, под всеми глазами сразу. Узнает, как хвастаться боксерской перчаткой.
Вышел он с этой перчаткой на улицу и попросил:
— Дай стукну. В грудь.
— На, — сказал Венька.
Тот размахнулся, а Венька присел. И тут из глаза брызнули цветные горошины и расплылись кругами. Пека перепугался:
— Больно, да?
— Ни цапли, — ответил Венька, и собственный голос показался ему криком, эхом раскатился по голове, как в пустой бочке.
— На, меня нокаутируй, — упрашивал Пека. — Изо всех сил.
Зря ему Венька тоже не стукнул. Хлоп — и пятки кверху.
А за полчаса фонарь не растает. Венька попробовал его запудрить — весь измазался, будто по муке полз. А синяк только чуть-чуть посветлел, стал румяным, как молодая редиска.
Венька решил не ходить в школу. Пусть спектакль сорвется! Пусть земля расколется на три части! На восемь частей! Прямо под школой! И спектакль отменят! А Пеке он устроит перчатку в лоб!
На улице Пеки не было. Толстая тетя в переднике несла под мышками гусей. Они кивали головами. Один вдруг подмигнул Веньке, а другой загоготал. Венька вложил два пальца в рот и засвистел. Тетя подпрыгнула и чуть не выронила гусей.
А Венька побрел по улице в противоположную от школы сторону, вертел головой и не знал, что бы такое придумать.
На перекрестке милиционер полосатой палочкой дирижировал трамваями и машинами. Венька показал ему язык, милиционер погрозил ему пальцем.