– Ее больше нет, – сказал он. – Папа должен работать, и тетя Марион – тоже. Мы пока живем в приюте. Я больше не хочу говорить о маме.
Но Фрэнки по-прежнему хотела говорить о ней. Поэтому она рассказала эту историю Тони, добавив деталей для красочности. Сказала, что видела портрет мамы: та была красивой, с длинными темными кудрявыми волосами. С большими шоколадными глазами и загорелой кожей. Ее смех звучал как колокольчики в рождественских песнях, которые передавали по радио. Ее изящные руки порхали как бабочки, когда она говорила. Фрэнки сказала, что мама любила их больше всего на свете. И даже когда она держала пистолет, чтобы проверить, как нажимать на курок, она хотела, чтобы ее дети были счастливы. Она всегда хотела только этого.
Сейчас в заполненной людьми комнате для посещений, где звучали принужденные приветствия, болезненно бледная женщина, которая не была мамой Фрэнки, протягивала совершенно не порхающую руку. На ней не было никаких жемчужин и бриллиантов, только тонкое серебряное кольцо на безымянном пальце.
Фрэнки знала, что это такое. Разумеется, знала.
Она сложила руки на груди.
– Что это?
Женщина посмотрела на Фрэнки, словно та была тупа как пень.
– Обручальное кольцо, Франческа.
Женщина подождала, может, думая, будто кто-нибудь из детей скажет что-то более умное: «Ого! Поздравляю! Шикарное кольцо!».
Но они молчали. Все трое уставились на отца. Он положил на стол коричневую сумку и начал выкладывать ее содержимое: завернутые в газету сандвичи с тефтелями, яблоки, домашнее арахисовое печенье, твердое и с такими острыми краями, что могло оцарапать нёбо, но все равно вкусное. Другие семьи пялились на всю эту замечательную еду, едва не высунув до земли языки.
Фрэнки же собственный язык казался куском кожаного ремня. Язычком ботинка.
Наконец Вито сказал женщине:
– Поздравляю.
И, наклонившись, слегка поцеловал ее в щеку.
– Спасибо, Вито, – ответила она.
Он стал слишком взрослым для сестер. Фрэнки крепче сжала на груди руки. Она ни за что не поцелует эту женщину, ни за что. Да у нее губы отсохнут и отвалятся! И будет она без волос, без рта и вообще непонятно на кого похожая.
Кстати о волосах.
– Франческа, у тебя были вши? – поинтересовалась женщина.
– Нет, – ответила Фрэнки.
Женщина выгнула дугой бровь, как это делала Стелла, когда репетировала перед зеркалом актерскую мимику. Кровь прилила к щекам Фрэнки.
– Я просто захотела короткую стрижку.
– О, – произнесла женщина, – ну, это…
– Ужасно, – сказала Тони. – Она выглядит как лишайная.
– Э-э-э… как?
Она – Ада, их новую мачеху зовут Ада, – похоже, никогда не понимала, о чем они говорят. Или притворялась, что не понимает.
– С лишаем, – пояснила Тони. – Только если бы она была лишайная, ей на голову натянули бы носок с лекарством от лишая. Так что, будем есть?
Ада сморщила губы, так что они напомнили мокрую бумагу.
– Кажется, мне больше не хочется есть.
Отец улыбнулся широко и ослепительно, как ни в чем не бывало, словно ничего не изменилось. Не обращая внимания на сложенные руки Фрэнки, он обнял ее и погладил почти наголо стриженный затылок.
– Bella! – сказал он. – Bella!
Фрэнки когда-то знала итальянский, говорила на нем до трех лет. Теперь же помнила лишь несколько слов, в том числе это. Ей захотелось плакать.
Отец обнял Тони и хлопнул по спине Вито.
– Свадьба – хорошая новость, а? Все счастливы?
Тони чужое счастье не интересовало, только собственное.
– Папочка, эти туфли мне?
– Франческе. А для тебя вот это.
Порывшись в сумке, он вручил Тони книжку бумажных кукол с фигуристкой на обложке.
Девочка завизжала, словно ее ткнули вилкой.
– Соня Хени! Папочка, спасибо!
Фрэнки пожалела, что у нее нет вилки. Тони такая дура, у нее в голове сплошная каша. Сбегать с мальчишками! Играть бумажными куклами! Тони не может определиться, восемнадцать ей или восемь. Фрэнки ткнула ее локтем, но Тони пихнула в ответ.
Папа подвинул туфли к Фрэнки.
– Надень.
Фрэнки не хотела – не перед ней, – но все же скинула старые туфли и обула новые. В отличие от других сирот, которые ходили в поношенной благотворительной обуви, растоптанной под чужую ногу, Фрэнки, ее брат и сестра носили новую, которую отец делал специально для них. Как всегда, туфли были превосходны – более чем превосходны, изящны и женственны, отчего Фрэнки стало только хуже. Она прошлась перед отцом взад-вперед. Туфли казались тяжелыми, как кирпичи.
– Папочка, – захныкала Тони, которой уже надоела бедная Соня Хени, – я есть хочу.
Отец разломал на куски арахисовое печенье и раздал всем. Затем снял плащ и повесил на спинку стула, достал из сумки нож и принялся резать сандвичи.