Я слонялась по Чикаго, непоседливая и призрачная. До 1871 года город был деревянным: жилые дома, общественные учреждения, даже тротуары. А потом случился Великий чикагский пожар, уничтоживший три сотни человек, разрушивший восемнадцать тысяч строений и оставивший без крова треть горожан. После этого Чикаго возродился как город камня и кирпича. Было трудно найти деревянный дом среди каменных, но такие все же попадались. Я облюбовала среди моря кирпичных один крошечный голубой домик с облупившейся краской и мутными окнами.
Именно это и привлекло меня в нем – то, что он из дерева, что сильно отличается от окружающих зданий, что легко может вспыхнуть и быстро сгореть. Какие люди живут в таком доме? Какие люди привечают такую опасность? Я подумала, что они могут быть, так сказать… родственными душами.
Они и были, но не в том смысле, какой вкладывала я.
Теперь я всегда могла входить в дом сквозь дверь или стены, но не стала так поступать. Может, я и призрак, но на чужую территорию не вторгаюсь. Я облетела вокруг дома и заглянула внутрь. Перед зеркалом стояла бледная девушка, тоненькая и прелестная, в одной комбинации. Она расчесала водопад блестящих черных волос, потерла губки-ягодки, пощипала высокие скулы, чтобы порозовели. Спустив бретельку комбинации, повернулась налево и направо, словно позирующая киноактриса. Шум сзади напугал ее, она натянула бретельку и, запрыгнув обратно в смятую постель, закрыла глаза и притворилась, что спит. Дверь спальни открылась, и, прихрамывая, вошел молодой человек с подносом. Несмотря на хромоту, он был широкоплеч, как боксер, русые волосы зачесаны вверх с чистого лба. Он уже переоделся в свободную белую рубашку, чистую, но с заношенными манжетами и воротником, и серые брюки, протертые на коленях. Ясно, что они не богачи. Но у них есть поднос с яйцами, тостами и кофе и сонные утренние улыбки друг для друга.
Ягодка сделала вид, будто только проснулась, и что-то пробормотала. Чтобы расслышать, мне пришлось бы пройти сквозь стену. Я могла это сделать – пройти сквозь стену, могла подслушать ее или его мысли. Но я осталась снаружи, где мне и полагалось быть.
Темноволосая девушка с губками-ягодками села на кровати, и молодой человек поставил поднос ей на колени. Он сдернул с еды салфетку, развернул и повесил на грудь девушки. Она рассмеялась и застенчиво потянула его вниз для поцелуя. Сначала поцелуй был легким, потом стал глубже. Я закрыла глаза, закрыла все чувства, которые позволяли мне ощущать этот невозможный мир и всех невозможных людей в нем.
Может, я и обречена наблюдать, но могу выбирать, на что смотреть.
Я отвернулась от окна. Среди деревьев, окружавших крохотный заросший сорняками огород, сидел рыжий лис и пристально смотрел в мою сторону. Я огляделась, но во дворе я была одна.
«На что ты пялишься?» – спросила я.
Лис продолжал смотреть. Многие животные видят то, что люди не могут. Видят кошки, собаки, птицы, белки – эти круассаны, обитающие на дубах, – и, полагаю, лисицы. На мгновение мне захотелось, чтобы это был волчонок. Я не прочь встретиться с волчонком.
«Что? – спросила я лиса. – Чего ты хочешь?»
Лис тяжело дышал. Может быть, хотел есть. Все хотят есть.
«Ты никогда не думаешь, что просишь слишком много, никогда не думаешь ни о ком, кроме себя».
Если бы у меня было тело: кожа, которая может краснеть, мышцы, которые могут напрягаться, челюсть, которая может болеть, – я бы краснела, напрягалась, болела. Я сказала лису: «Похоже, что у меня есть еда? У меня ее нет. У меня нет для тебя ничего, понял?»
Внезапно лис повернулся, чтобы убежать. Может, тоже хотел выбирать, на что смотреть, и я смущала нас обоих.
«Хорошо, – сказала я, – возвращайся в лес. Тебя подстрелят, если будешь рыскать по дворам».
Лис улыбнулся мне понимающей улыбкой, говорящей, что у меня нет от него секретов, он знает, почему я здесь, знает, почему я вернулась, знает меня лучше, чем я сама. Но этого он не знал, не знал.
И, прежде чем я опять на него закричала, он исчез в кустах.
Дорогая Фрэнки.
привет, Чикаго! Бьюсь об заклад, что там холодно. Но также бьюсь об заклад, что здесь еще холоднее. И гораздо тише. Тут лежит снег. Я знаю, ты считаешь, что в Чикаго выпадает много снега, но не в ноябре же! В Денвере уже столько снега, что ты просто не поверишь. Как будто Господь накинул на весь мир большое белое одеяло, чтобы навести порядок или заставить всех заткнуться. Иногда я стою на улице и слушаю тишину. Это немного необычно, но, думаю, в конце концов привыкну.