Однажды я заметила, как один мальчик отрывал бабочкам крылья, которые облепили дерево сирени и наслаждались цветочным нектаром. Я спросила у него, зачем он это делает, а он сказал, что просто так. Я тоже попробовала оторвать одно крылышко, вначале мне стало, немножко жаль бабочку, но, когда я оторвала ей второе крыло, я поняла, что могу ею управлять, и мне это чуть-чуть понравилось, я спросила у мальчика больно ли им, он сказал, что нет, и я оторвала ещё нескольким бабочкам крылья. Потом на какое-то время подумала, что им всё же может быть больно, что они теперь не смогут летать, а только ползать, вспомнила о своей боли, что мной тоже когда-то так управляли, и я была похожа на обескрыленную бабочку, которой хотелось вспорхнуть и улететь. Мне стало их жалко, я заставила мальчика остановиться и больше не отрывать им крылья, что им всё равно больно, я так внушала ему эту мысль о боли, как будто пыталась сказать, что мне тоже было больно и плохо, как им сейчас. Он ушёл, а я осталась и ещё какое-то время смотрела на обескрыленных бабочек. Мне хотелось вернуть им крылья, но от того, что этого не произойдёт, мне становилось грустно, я вспомнила страшное тюремное отделение, мой страх провалил моё сердце глубоко в душу и я ушла подальше от этих бабочек, чтобы побыстрее уйти от боли, которую испытывала, глядя на них.
И боли в сердце никакой,
И ты живёшь сама с собой!
Нет у тебя ни друга,
Нет у тебя любви,
А лишь одна разлука –
Мучительна она,
На свете ты одна,
Но такова судьба.
Смирись ты с ней,
И до последних дней
И каждый день
Живи, как тень!
В лагере ко мне пришли месячные, которые были коричневого цвета, я даже испугалась от этого. Но мама меня подготовила и прокладками я была обеспечена, я больше переживала за их цвет, что он не красный, каким должен был быть, и что я никому об этом не могу сказать, а мамы нет. Потому что я понимала, что такой цвет мог быть из-за избыточного приёма лекарств, и сказать об этом санаторному педиатру я не могла. Потому что мне пришлось бы ей всё рассказать, а я не хотела страшного позора и унижения, ведь я была наслышана, как относятся в мире к людям, которые побывали в психиатрических клиниках, хоть и не по своей воле. Обычно людям, которых держали в заточении, помогают психологи, но как я могла обратиться за помощью к таким специалистам, которые меня сами насильно удерживали там, где не то, что обычный взрослый не может находиться, как в тюремное отделение попал ребёнок, и все спокойно смотрели на это, а может вообще наслаждались!? Да и боялась, что моей правде никто не поверит. Потому что этому не поверила лечащая врач в диспансере, к которой меня прикрепили после больницы. В карте не говорилось, в каких отделениях я была, сколько раз меня из них туда-сюда переводили, и она была поражена, когда я ей сказала об этом, несмотря на то, что мама подтверждала каждое моё слово. Но мама мне рассказывала, что врачи и её хотели положить в больницу, когда она приходила ко мне, по их словам, слишком часто, что другие родители не ходят к своим детям каждый день. Может потому, что их дети не были в тюремных аварийных отделениях с острыми физическими болями, а в детском у большинства родителей не было и вовсе. К счастью, что это были детские врачи и повлиять на маму они не могли, а то мне и страшно представить, чтобы было со мной, если бы я потеряла самого близкого и дорогого мне человека.
Настал родительский день, ко мне приехала мама, привезла разные вкусности, но я попросилась на выходные поехать домой, она меня забрала, а вернувшись обратно, дети моему приезду не были рады, наоборот всё время ругались со мной и выживали. Я простыла, меня стали лечить, я перестала ходить в столовую и есть. Потом заведующая детским лагерем перевела меня в другой корпус в люкс комнату, где я была одна. Ещё я подружилась там с одной девочкой, которой тоже было там очень одиноко, которая часто плакала и общалась со мной, и приходила ко мне в другой корпус пообщаться. В столовую я не ходила три дня, и этого никто не замечал, единственное чем я питалась, то остатками от маминых гостинцев. Меня вожатые никогда не звали на вечерний огонёк, я не знала с кем мне там можно пообщаться, и всё время сидела в комнате, а гуляла на балконе. Может быть, если я не перенесла нечто страшное, возможно во всём я сама бы проявляла инициативу, но я привыкла к молчанию и одиночеству и не знала, как себя вести, испытывая постоянный страх. Потом я попросила позвонить родителям, потому что хотелось с ними поговорить, я рассказала маме, что я три дня не хожу в столовую, и меня никто туда не зовёт. Она отправила бабушку за мной, чтобы она меня забрала, и мы уехали домой раньше, и я не была огорчена, да к тому же была очень голодна, потому что один из трёх голодающих дней мне было даже нечего пить. Такое полуголодное состояние меня не пугало, ведь за четыре месяца заточения в разных отделениях психиатрической больницы, я привыкла.