После Вознесения, когда вышла из отпуска заместительница главного врача, мне назначили препарат в уколах, который должен был стать пожизненным. Мне вкололи одну дозу, от чего стало очень плохо. Я помаленьку теряла зрение, мне выкручивало глазной нерв, выворачивало язык и разный части тела. Я не вставала с кровати, не ела, а, чтобы вымолить врачей дать мне противопобочное, приходилось идти ползком по стене до их кабинета, но они отвечали, что, если я ещё раз к ним приду, они поставят мне больше уколов. Мне влили ещё одну дозу, тогда я уже совсем не вставала с кровати, начала впадать в кому, они стали меня откачивать системами. На это ушла целая неделя, но больше всего я боялась, что моё состояние увидит бабушка, которая должна была прийти в день посещений. Не смотря на невыносимые боли и обездвиженность, моё сознание оставалось не тронутым, ведь от такого препарата я могла потерять рассудок. В нём жил Господь и он мне помогал.
Настал день посещений, я уже могла передвигаться, но состояние было не восстановлено, и бабушка это заметила сразу. Я просила хотя бы этого не говорить маме, учитывая, что она на второй день после заточения, уже знала, где я нахожусь, сердце мамы не обманешь! И как бы бабушка не скрывала, мама чувствовала на расстояние трёх с половиной тысяч километров, что со мной случилась беда, и допросила её по телефону. Маме тогда было очень плохо! Бабушка рассказала, что ходила в диспансер к Соболевской и просила забрать заявление, но так как крыса ей ответила, что ничего забирать не будет.
Приближалось первое июня, день, когда Борису Николаевичу должно было исполниться восемьдесят лет, приглашение на которое получила заблаговременно до того, как попала в психушку. Лечащая врач отпустила меня на один день на юбилей, я объяснила ей ситуацию, ведь праздник был на уровне города, и моё отсутствие Борис Николаевич точно не понял, стал бы меня искать. Поэтому своеобразнее было меня отпустить по-тихому, чтобы я сама тоже молчала. На территории врага я играла по их правилам, не могла ничего сделать и доказать, ведь у меня стоял диагноз! Перед праздником я заехала домой, чтобы красиво одеться, заодно вернула на себя крестик, с ним я чувствовала защиту.
В скором времени, точнее не очень в скором лечащая собралась меня выписывать, вызвала к себе в кабинет. В нём сидела Лариса Викторовна Варанкова, та самая заведующая детско-подростковыми отделениями, которая когда-то отказалась переводить из тюремного отделения в детское. Она выросла вместе со мной, только по служебной лестнице и отменила решения врача о выписке. Не просто отменила, она заявила, что меня переведут в другое отделение. Тогда выражение лица сменилось не только у меня, но и у лечащей. Конечно, она не понимала, что Варанкова таким образом мне мстила, как и Соболевская, только за жалобы в департамент моей мамы, видимо ей тогда это сильно помешало получить должность, на которой она была сейчас.
Я не знала, какие условия меня ждут, знала только номер отделения, двадцать два, но это ни о чём мне не говорило, поэтому сотовый телефон, который мне отдали вместе с вещами, на всякий случай спрятала в трусы.
Она перевела меня в отделение, где лежали люди преклонного возраста. Даже санитарка, которая отводила, была потрясена, говорила, что за всё время, пока она там работает, такое делает впервые. Да и медсестры, принимавшие меня, тоже были удивлены. Меня проводили к кровати. Она стояла в конце коридора в самой темноте, света там не было вовсе. Окна всегда были закрыты, открыто было одно единственное окно в столовой, к которому я подходила, чтобы подышать. Однажды я стояла у окна, ко мне присоединилась женщина, я посмотрела на неё и узнала в ней ту самую, которая много лет назад пришла во второе отделение схватила и утащила с другими заключёнными в тюремное. Она меня уже не помнила, я выросла и изменилась. Она рассказала, что двенадцать лет отсидела в шестом отделение за убийства. А я про себя думала, если ты столько сидела и способна убить, почему не убила этих проклятых врачей. Я часто мысленно отправляла своих врагов психиатров на рею и представляла, как они там сдыхают. Мне было тяжело с ней общаться, потому что никогда не думала, что встречусь с этим человеком вновь и снова в психушке!
В отделении, в котором было больше восьмидесяти человек, были свои правила. Когда наступал банный день, всех, как стадо в загон, загоняли в столовую, закрывали дверь в коридоре, которая разделала спальную часть. Затем по фамилии вызывали по несколько человек и отправляли в душевую. Там под двумя душами сразу мылись несколько человек, кто не мог делать этого самостоятельно, помогала женщина, которая там жила, потому что не имела крыши над головой. Я мылась сама, но она увидела, как я это делаю, подогнала меня к себе и начала драить грубой мочалкой, которой драила всех подряд.