Я созвонилась с мамой, она сказала, что обратится в Москве на телевидение. А я говорила, что ради спасения, не боюсь огласки. Подумала о той передаче и ведущем, и у меня появлялись какие-то моральные силы. Потом мама сказала мне связаться с адвокатом, с которым мы уже работали, когда мне было тринадцать лет. Мама не могла вспомнить его телефон, а записная книжка была дома. Я позвонила в справочную, узнала телефон, стала набирать номер и молиться, чтобы трубку взял именно он. Мне ответили с первого раза, я объяснила ситуацию, где нахожусь, утром он обещал приехать.
Ночь казалась протяжённой, настало утро, я ждала адвоката, я хотела позвонить ему, но денег на телефоне не было, и я изрядно нервничала. После завтрака меня вызвали в процедурный кабинет, я подошла к нему и сказала, что ничего ставить не буду, та ответила все вопросы решать с врачом, не стала делать это насильно. Я вошла в кабинет к врачу и сказала, что ко мне едет адвокат, ничего ставить себе не буду. Как раз раздался звонок, я вытащила телефон из трусов, врачиха выпучила глаза. В телефоне услышала голос адвоката, он спрашивал, где точно находится отделение, не мог найти. Я вышла из кабинета, чтобы поскорее встретить его, в процедурный кабинет всё звала медсестра, я тянула время, считаные секунды разделяли меня от смерти, как вдруг звонок, я лечу к дверям, их открывают, адвокат показывает удостоверение, входит в отделение вместе с моей бабушкой, я провожаю их в кабинет врача. Там велись долгие переговоры, я писала ходатайство о выписке, адвокат подтвердил моё нормальное состояние и хотел сразу забрать домой, врач отказалась, ссылаясь на то, что нужно соблюсти формальность выписки, чтобы я завтра поехала в диспансер с корешком и взяла согласие участковой, смена которой сегодня уже была закончена.
Следующего дня я ждала с особым нервным напряжением, я ещё не осознала до конца, что выйду на свободу, что скоро буду дома, что я не умру, меня не будут пожизненно держать в заточении.
Очутившись дома, я упала на колени перед иконами и благодарила Господа Бога за то, что адвокат ко мне вовремя приехал, несколько секунд, и я больше никогда дома не оказалась. Бабушка рассказала, что он ради меня отложил какое-то дело, к нему пришёл клиент на запланированную встречу, должны были ехать в суд. Адвокат понимал, что его приезд ко мне в отделение вопрос жизни и смерти и важно там оказаться в нужное время.
У меня не было чувств и мыслей, потому что, вернувшись из больницы, мне сказали, что я буду состоять на спец учёте для особо опасных, и каждый месяц отмечаться в диспансере. Я не забыла про Галю, в справочной узнала код города, дозвонилась до общежития, от имени персонала сказала, что её уже можно забирать, чтобы они приехали за ней. Что было после моего звонка, и как скоро за ней приехали, знать я не могла, но через какое-то время мне приснился сон, в котором радостная Галя благодарила меня, и тот сон меня радовал, я верила, что мой звонок помог.
Я всё пыталась осознать, почему без суда и следствия меня поставили на такой учёт. Почему убийцы и педофилы разгуливают, а я в заточении. Правда они разгуливают в других городах, у нас же все сидят пожизненно, хотя закон располагает удерживать таких не более двух лет. В других городах люди обращаются в полиции, пишут заявления, но никто таких опасных никуда без суда не отправляет, и даже с судом, а я за что так расплачиваюсь, что попала в список социально опасных, даже тогда, когда выписалась с адвокатом.
Я приняла решение бежать из города, это же посоветовал адвокат. Билетов на ближайшие поезда не было, так как было лето, поэтому мне пришлось пару раз отметиться в том проклятом диспансере.
Три дня, проведённые в поезде. Я стояла в тамбуре, ждала его полной остановки, на платформе уже стояли мама и Валера, я пока не знала, как он воспримет и отнесется к тому, что со мной случилось. Когда он меня встретил и обнял, в его глазах увидела сочувствие, он переживал за меня…
16
Пробыв несколько месяцев у Валеры, нам пришлось вернуться в Томск, чтобы продлить пенсию по инвалидности, потому что нуждались в деньгах. Маме не удалось оформить себе инвалидность, а моя пенсия была единственным доходом на нас двоих. Я была не готова к тому, чтобы вернуться обратно после того, что пережила.
Когда мы с мамой шли в диспансер у меня подкашивались ноги, меня всю трясло. На комиссии меня допрашивали обо всём, что у меня произошло с Соболевской. Я им сказала, что они всё равно мне не поверят, но заставили всё рассказать, а то тогда у них была бы всего одна версия. Они поставили мне печать на втековской и сказали, чтобы больше туда не ходила.