Пока тянулись все многочисленные подготовки с участниками к шоу, я дома занималась ремонтом, чтобы создать хоть какие-то элементарные условия для жизни. Валера в этом участия никакого не принимал, как и не вкладывал денег, его устраивали те условия, в которых мы сосуществовали. Мама по состоянию здоровья мало чем могла помочь, лишних денег нанимать рабочих тоже не было, поэтому я всё полностью делала сама! Самое сложное, с чем пришлось столкнуться, это с перфоратором, которым я проделывала дырки в стене, чтобы повестить гардину. Ремонт очень сложная вещь, а тем более для молодой девушки. Ладно, если бы мы просто заехали в новую квартиру и стали делать в ней ремонт, эта новая квартира была вся засрата, поэтому работёнки в ней мне хватало сполна, да ещё Валера постоянно препятствовал в наведении порядка. После того, как мы избавились от мусора, он переключился на коллекционирование камней, монет и своих любимых машин, без которых не мог жить, спуская вся зарплату на них. Несмотря на то, что Валера для мамы был якобы мужем, не имея никаких близких интимных отношений с ней, а я для общества считалась дочерью, материально он нам не помогал, причём питался на мою зарплату. Иногда я себя в его доме считала батрачкой, думала, что повторяю судьбу бабушки, которая когда-то за крышу над головой батрачила на непонятных людей, а я на Валеру, так как не куда было деваться. В Томск дорога была закрыта, и я смерилась со своей участью. В нормальных семьях родители на своих детей ругаются, что они ничего не делают в своём доме, а на меня моя мама ругалась, наоборот, за то, что я слишком много чего делаю. Она считала, что я гроблю своё здоровье, паша на Валеру лишь бы он нас снова не выгнал. Убираться было сложно, не было пылесоса и швабры, поэтому я ползала на коленях, вычищая старый ковер, который лежал на кухне, который перед этим мне вручную пришлось стирать, и мучиться тяжёлый поднимать с водой и выжимать. Учиться я могла только заочно, чтобы одновременно работать, и нам было на что жить. Поскольку заочного бесплатного обучения в Москве уже почти не существовала, выбор у меня был невелик, я прыгнула в «последний вагон», поступив в педагогический колледж на воспитателя детей дошкольного возраста, который располагался недалеко от телецентра, а работать устроилась нянечкой в детский сад. Тот год был последним, когда на бесплатной основе набирали студентов на заочное отделение, но, тем не менее, вступительный экзамен пройти нужно было, без него даже бесплатно не брали. Так же обязательным условием было, что ты должен был работать в детском садике, поэтому я и уволилась с почты. Так же на почте субботы были рабочими, а в колледже эти субботы были учебными, раз в неделю нужно было посещать лекции. В стенах учебного учреждения я вновь стала гадким утёнком и мне одногрупницы устраивали травлю, но даже если травили не все, то тот, кто на это спокойно смотрел, тоже считался участником. Это как будто, когда Иисуса Христа вели с крестом на спине на Голгофу, даже тот, кто этого не хотел, не мог за него заступиться. Иногда я себя чувствовала Иисусом Христом, но это было слишком неправильно по отношению к Богу сравнивать свои чувства с Его, поэтому чаще всего я ощущала себя тараканом, которого все хотят потравить, прихлопнуть тапком, чтобы этого таракана убить. Только ведь для чего-то этих насекомых Господь создал, значит они имеют право на существование, впрочем как и я сама. Я настолько ассоциировала себя с насекомыми-вредителями, или такими насекомыми, которых ни один человек на земле не любит, что тараканов, клопов, мух и других подобных насекомых перестала убивать. Мух я просто пыталась выгнать обратно на улицу, клопов брала салфеткой и отправляла в привычную окружающею их среду. Но если всё-таки мне приходилось убить какое-то насекомое, чего мне делать не хотелось, потому что таракана практически не возможно выгнать из дому, то после этого я молилась и просила у Бога прощение, а иногда я таракану просто позволяла от себя убежать, видя в нём себя, которому наверняка очень хотелось жить, и есть и пить…
И вот настал тот день выступления. Он был настолько волнительным, потому что только я знала, что изменю сценарий, который, скорее всего, был проплачен, чтобы унизить известную личность. Редактор постоянно проговаривала со мной весь текст, а я про себя мысленно свой. Во мне внутри всё горело, потому что я должна была на сцену выйти с живым поросёнком, который они специально подготовили. Животных я таких никогда не видела и не держала, а тут сразу на сцене, да ещё со своим сценарием. У меня уже всё горло пересохло, а мне ещё петь. Репетиций не было, полная импровизация, и мне нужно держаться свободно и непринуждённо, играть и улыбаться, а внутри меня всё сжалось, я была напряжена. Но мысль, что это поможет мне спастись настраивала на хорошее, а ещё тяжёлый эмоциональный опыт и знание, что твой внутренний мир должен жить отдельно от тела, помогал настроиться.