– На это ничто не указывало. Хотя, возможно, я не разгадал знаков. Мне так и не удалось понять, каким особым даром наделена эта дхармапала…
– Тайной властью, – неожиданно произнес Агван, – той властью, которая помогает женщине править мужчиной.
– Господь вседержитель! – прошептал Георгий Филимонович, меняясь в лице, после чего, ни слова не говоря, бросился к выходу. Доржиев и Щербатской последовали за ним.
На улице пятеро казаков, оставленных ими караулить вход, как ни в чем не бывало стояли у стены, негромко переговариваясь.
– Где она?! – Жданов вопреки своей манере почти выкрикнул этот вопрос. Казаки встрепенулись, изумленно моргая и пожимая плечами.
– Кто, ваше благородие?
– Женщина, которая вышла из этих дверей, – уже тише спросил Жданов.
– Ушла, – состроив непонимающую мину, ответил один из казаков. – Вы же сказали старичка задержать. Так старичок не выходил пока.
– Упустили, – сокрушенно произнес Жданов. – И так по-глупому, ей-богу! И как я раньше-то не догадался!
– О чем догадался, Жорж? – осторожно спросил Щербатской, взволнованный расстройством товарища.
– Только девицу наш да-лама оглушил и силой увез. А мужчины все добром с ним шли. Почему так? Потому как женщина он. И видно, красивая. Заворожила их, заморочила – а потом взяла теплыми. Потому последнюю дхармапалу мы и не разглядели…
– И что же теперь? – сокрушенно спросил Федор Ипполитович.
Жданов пожал плечами.
– Ждать. Готовиться.
– Нет, – возразил ему Доржиев, до того хранивший молчание. – Есть и иной путь.
На следующий день было публично объявлено об отъезде далай-ламы из Урги. По слухам, тибетский изгнанник направлялся в Китай, в один из монастырей на священной горе Утайшань. К полудню, после утреннего разговора российского консула с Богдо-гэгэном, монгольский первосвященник вышел к народу, призвав всех усмирить гнев и не преследовать всякого русского за грех, совершенный одним представителем этого народа. Через монгольскую же знать был распущен слух о том, что виновный казнен. На похороны каптенармуса Велехова, проходившие на небольшом русском кладбище рядом с церковью, собралось поглазеть немало жителей Урги, видимо желавших воочию убедиться в том, что святотатец наказан.
Щербатской и Жданов также были на похоронах. Каптенармуса Велехова похоронили вместе с Сурядовым и Анфисой Картуниной – так звали ту несчастную девушку. Слушая мерное чтение заупокойной, произносимое крупнотелым отцом Никифором, Федор Ипполитович шепотом произнес:
– И все же, Жорж, в твоем объяснении я вижу серьезный изъян.
– Какой же, позволь спросить?
– Как могла женщина с таким невероятным искусством перевоплощаться в образы, столь разные и отличные от нее? Я своими глазами видел казака и старика. Они рознились и сложением, и ростом, и осанкой. Не могу представить себе лицедея настолько искусного, чтобы сумел все это воплотить. Если бы я не знал, что старик так и не вышел из храма, я бы уверенно утверждал, что действовал не один человек, а несколько…
Жданов пригладил встопорщившиеся на морозе бакенбарды.
– Боюсь, этот вопрос останется для нас без ответа. Зачем да-ламе было приносить в жертву людей, чью личину она собиралась примерить? Был ли это варварский обычай, дошедший до нас из глубины веков, или же душевное расстройство? Мне кажется, в этих жестоких действиях был иной, более глубокий смысл.
Дабы разговором своим не нарушать скорбную торжественность панихиды, товарищи отошли от процессии.
– Уж не хочешь ли ты сказать, – поразился Щербатской, – что да-лама колдовским способом меняла обличье? Полно, Жорж, двадцатый век на дворе – эпоха торжества научной мысли! Помнишь, в студенческие годы нам попадалось в руки французское издание записок Видока? По слухам, человек этот был столь искусен в преображении своей внешности, что мог изменить не только черты лица, но и рост, полноту и осанку…
– Может, и так, – согласился Жданов. – Только как тогда объяснить тот факт, что каптенармуса нашли в одежде, и ничего из вещей его не пропало, исключая винтовку и коня? Какой грим сумеет превратить молодую цветущую девушку в облысевшего, дряхлого старца, которого ты своими глазами видел? Нет, я молю Бога, чтобы отъезд далай-ламы усмирил эту загадочную персону – ибо в следующий раз нашей удачи может не хватить, чтобы остановить ее.
– Я не верю в колдовство, – упрямо произнес Щербатской, глядя перед собой.
Жданов улыбнулся.
– Не ты ли недавно рассуждал о слабости современных европейских теорий в сравнении с азиатской эзотерикой?